– Прошу прощения, что помешала! – отчеканила я, прожигая Ильицкого взглядом.
Кажется, выдала свое волнение я лишь тем, что излишне громко хлопнула дверью, выходя вон.
Но я и впрямь была возмущена до глубины души: какое бесстыдство, какой позор! И еще мне было очень обидно и больно. Вероятно, из-за обманутого Максима Петровича. Подумать только, я шла сюда, чтобы помириться с этим гнусным человеком, с этим мерзавцем…
Едва покинув столовую, я увидела шагающего прямо к дверям Андрея. И меня тотчас озаботили другие мысли: нельзя допустить, чтобы Андрей или кто-то еще узнал о них! Слухи непременно дойдут до Максима Петровича, и эти волнения могут стоить ему жизни.
– Лидия, рад вас видеть снова… – сказал он, однако радостным не выглядел. Должно быть, я все же обидела Андрея, когда бросила его одного у ворот в усадьбу. Он продолжил несмело: – Даша сказала, что Лизавета Тихоновна в столовой, мне надобно сказать ей пару слов…
– Да, в столовой, но, боюсь, она сейчас страшно занята. Андрей, не откажите мне в любезности…
Впрочем, выдумать благовидный я предлог не успела. Дверь стремительно распахнулась – первой выбежала, ни на кого не глядя, Лизавета Тихоновна, а следом Ильицкий. И бросил он на меня, проходя мимо, такой взгляд, будто это я, а не он, являюсь мерзавкой и распутницей.
Глава четырнадцатая
К ужину спустился даже Максим Петрович, и был он сегодня довольно бодр и весел. А вот Лизавета Тихоновна сослалась на нездоровье и осталась у себя – из этого я сделала вывод, что она все же опасается слишком часто появляться теперь передо мною и Натали, несмотря на явно издевательское свое поведение совсем недавно. Значит, не так уверена она в себе, как хочет казаться.
Ильицкий же явился как ни в чем не бывало: желание вкусно покушать явно побороло в нем всякий стыд. Впрочем, Евгений Иванович вел себя странно в этот раз – он был любезен со мной.
Говорил за столом только на французском, который у него стал как будто даже лучше; пожелал мне приятного аппетита и первым отозвался на мою просьбу передать соусник. А окончательно добил тем, что во время очередной беседы на политическую тему – зашла речь о том, нужна ли Российской Империи Конституция – он ни разу мне не возразил. Хотя, разумеется, был резко против какого-либо урезания власти монарха, в то время как я пребывала в уверенности, что Конституцию нужно принять в самое ближайшее время, пока не стало поздно. О чем и сообщила во всеуслышание.
В некое подобие дискуссии со мной в этот раз вступил только Вася, но уже через две-три довольно унылых и вялых реплики спор наш скатился к выводу, что мы оба с Васей по-своему правы, и вообще истина где-то посредине.
– А вы ничего не хотите мне возразить, Евгений Иванович? – спросила все же я не удержавшись.
Я видела, что у него даже желваки на челюстях ходят от желания немедленно сообщить мне о моей непроходимой глупости и недалекости. Но он сказал лишь:
– Ммм… ваши доводы довольно разумны, Лидия Гавриловна, – и снова вернулся к тарелке.
Ужинали сегодня поздно – когда трапеза подошла к концу, во дворе уже стемнело. Однако вечер был таким славным, свежим после дождя и пропахшим сиренью, что уходить к себе мне совершенно не хотелось. Да и не мне одной: столовую после ужина покинули лишь Максим Петрович и Людмила Петровна.
Когда Андрей, сняв со стены гитару, поинтересовался, не желает ли кто выйти на веранду, подышать воздухом, я не замедлила согласиться. По глазам Натали было видно, что и ей безумно хочется послушать, как играет Андрей, но, видимо, боясь помешать нам, она осталась.
– Натали, пойдем же! – с напором позвала я, уставшая от ее неуместного сводничества.
– Я же сказала, Лиди, что мне не хочется. Мы с Васей лучше останемся здесь и поиграем в преферанс… – сказала та непреклонно. А потом вдруг обернулась к князю: – Михаил Александрович, а вы не хотите сыграть на гитаре?
– Я играю весьма посредственно, к сожалению… – отозвался тот, поднимая на нее телячьи свои глаза.
Я хотела было возразить, что князь скромничает: вчера он играл превосходно. Но все же смолчала. В самом деле, если Михаил Александрович, не желает брать гитару в руки, то зачем принуждать его? Я пожала плечами и вслед за Андреем вышла на воздух.
На веранду вели из столовой несколько дверей и окна, открытые сейчас настежь, поэтому едва ли можно было сказать, что мы с Андреем находились наедине. К тому же у самого окна встал, прислонившись к стене, Ильицкий – нужно ли говорить, какое неудобство мне это доставляло? Так что я все время молчала, лишь изредка поднимая взгляд на Андрея, а вот он, кажется, не сводил с меня глаз, пока перебирал струны.
К слову, играл Андрей плохо. Раз за разом повторял одну и ту же незамысловатую мелодию из трех аккордов, очень отдаленно напоминающую начало «Лунной сонаты» Бетховена, и безбожно фальшивил при этом. Я не могла не думать в этот момент, насколько тонко Андрей овладел искусством правильно подавать себя. Натали ведь сейчас наверняка полагает, что у Андрея, в дополнение к уже имеющимся у него плюсам, еще и явный музыкальный талант. А князю Орлову, имеющему талантов ничуть не меньше, суждено, кажется, остаться ею незамеченным.
Что до фальшивых нот… право, никто уже не станет обращать внимания на игру, когда Андрей вот так проникновенно смотрит в глаза и посвящает эту «Лунную сонату» тебе одной. Любое девичье сердце от таких взглядов тает без остатка. И мое, разумеется, не должно стать исключением.
Я перевела взгляд на Ильицкого: тот по-прежнему подпирал стену и растирал висок. Похоже, стараниями Андрея у него разболелась голова. Да и я, признаться, боролась с желанием попросить его играть хотя бы потише. В конце концов, я не выдержала и с улыбкой положила ладонь на струны, оборвав мелодию.
– Я же говорил, что у меня полно недостатков, – развел руками Андрей, поняв, что я от его игры не в восторге. Он даже теперь был очарователен.
– Я просто вспомнила, что хотела кое-что у вас спросить, – выкрутилась я, не желая признавать, что мне не понравилось. – Мне показалось сегодня днем, в лесу, что вы знаете, кто такая Софья Самарина…
Андрей удивился такому несвоевременному вопросу и рассеянно убрал гитару в сторону. Задумался.
– Так, выходит, вы все же рассмотрели надпись на памятнике? – спросил он.
Ответить я не успела – заметила крайне заинтересованный взгляд Ильицкого через раскрытое окно.
– Самарина? – переспросил он. – Ведь это, насколько я знаю, фамилия бывшей хозяйки усадьбы, помещицы. Ты-то откуда ее знаешь, Андрей?
Я отметила, что предположения мои оказались верными: Самарина была вовсе не простой женщиной, а, выходит, хозяйкой этой усадьбы и деревень. Любопытно… Андрей же хмыкнул, оглядываясь на друга:
– Женя, как-никак, мой отец десять лет был доктором в этом уезде и не мог не знаться с Самариными. От него я вполне наслышан об этом семействе. Но, как я говорил уже, Лиди, история их невеселая, едва ли вам будет интересно.
