Признаться, этот вопрос интересовал и меня.
– Я вот почему интересуюсь, Андрюша, – продолжил Ильицкий, – здесь, в усадьбе, цыган один ошивается, Гришка. Так вот он брешет, будто кровный сынок Самариной.
– Это исключено, Женя, – поморщился Андрей. – Сын у Самариной действительно был, да только с детства болезненным очень рос и сам умер вскорости после матери. Я это точно знаю, потому как мой отец его лечил, а после давал деньги на похороны ребенка.
– Да? – скептически изогнул бровь Ильицкий. – А вот цыган однажды показывал мне перстень золотой, который ему якобы от маменьки достался. Да и чернявый он такой же, как Самарина. Это ведь ее портрет висит на втором этаже в конце коридора?
– Ее, – с улыбкой кивнул Андрей, – но ты слышал, что я сказал: мальчик умер. Это факт, а остальное все – деревенские байки.
– Я вам больше скажу, Евгений Иванович, – заговорила снова Эйвазова, повернув голову в профиль, – ежели вы в воскресный день выйдете к церкви, то там «дети Самариной» через каждые два шага стоят и милостыню просят. Все чудом спасшиеся. Да там не только сыновья, но и дочери, и племянники, и дедушки даже встречаются…
– Да-да, – хмыкнул Вася, – а однажды я на саму Самарину наткнулся. Так, по крайней мере, дама утверждала и тоже показывала медяшку какую-то, которую выдавала за перстенек фамильный и золотой.
– Что ж я, по-вашему, Василий Максимович, медь от золота не отличу? – упорствовал Ильицкий. – Перстень был золотой, старинный, с монограммой «М» – Маслова, стало быть. А интересовался ли кто-нибудь, какое отчество у Гришки? – он вопросительно оглядел присутствующих, но никто, разумеется, не знал отчества цыгана. Ильицкий изрек тогда: – Тимофеевич он. А ведь мужа Самариной тоже звали как-то на «Т»…
И он снова посмотрел почему-то на меня.
– Евгений Иванович, – не выдержала я тогда, – позвольте полюбопытствовать, откуда у вас столько знаний о чете Самариных?
– Так о Самариной здесь все знают! – не моргнув глазом, отозвался Ильицкий. – Хоть Дашутку нашу спросите, хоть кого из прислуги. Они вам еще поболе Андрея Федоровича расскажут. А что касается имени мужа Самариной – так на местном кладбище его могилу издалека видно, барская ведь. Там табличка с его фамилией и инициалами. Вот полного имени только нет.
Я призадумалась над его словами. Решила, что полное имя при желании можно узнать в церковно-приходских книгах в местном храме.
– А ведь Самарина, кажется, и впрямь звали Тимофеем… – задумчиво произнес, меж тем, Андрей. – Но откуда у Гришки взялся перстень, можно лишь догадываться. Сын Самариной умер, на том же кладбище есть его могила.
– Есть, – согласился Ильицкий, – да только кто-нибудь с фантазией – Лидия Гавриловна, например, – хоть сейчас вам предложит версию чудесного спасения юного Самарина. Или даже две версии, – добавил он, явно издеваясь.
Ильицкий почти все это время смотрел на меня, не переставая улыбаться с некоторым злорадством. Для меня очевидным было, что отнюдь не история Самариных его сейчас интересует, а все еще моя несчастная брошка: тандем из имени Софья и буквы «Т». Наверняка самая невинная из его мыслей была о том, что я просто-напросто украла эту брошь у кого-то.
Однако после многообещающего заявления Ильицкого о моих якобы фантазиях, глаза всех слушателей обратились на меня.
– У вас и правда есть версия? – уточнил Андрей со смехом. Кажется, он ждал шутки и в ответ.
Действительно, вполне можно было бы отшутиться. Вот только со стороны Ильицкого явно был вызов, не принять который я не могла.
– Есть, – скромно улыбнулась я, – только Евгений Иванович неправ – у меня есть три версии. Первая и самая очевидная, что у Самариной имелся второй сын, который остался жив. Вторая – что ваш отец, Андрей, выходил все же мальчика, но по каким-то причинам скрыл это даже от вас. А третья… – я не сводила с Ильицкого прожигающего взгляда, – что какая-нибудь дама лишилась самого дорогого в своей жизни: допустим, что ее ребенок умер. И тут совсем рядом с нею кончает жизнь самоубийством другая женщина, причем бросает сиротой собственного сына примерно того же возраста, что и ее. И, убитая горем, женщина воспитывает осиротевшего мальчика, как родного. И родственники ее, и доктор Миллер, войдя в положение, потакают ей. Вот только мальчик вырос смуглокожим и черноволосым, в то время как все прочие родственники голубоглазые и русоволосые. Но, право, еще и не такие казусы в жизни случаются. Правда, Евгений Иванович?
Когда я договаривала, на веранде висела тишина, в которой слышно было, как лают собаки в Масловке. Ильицкий же, поняв, на что я намекала, смотрел на меня так, что мне казалось – еще чуть-чуть, и я воспламенюсь. Да, согласна, это было довольно жестко. Но я сочла, что месть вполне достойная – за вчерашнее.
Наконец, Ильицкий отвел взгляд.
– Полная чушь… особенно третье, – изрек он с кажущимся безразличием. – С таким же успехом, Лидия Гавриловна, вы могли сказать, что сына Самарина спасли люди, прилетевшие с Луны, или, что его оживил воскресший дух Самариной.
Андрей усмехнулся, да и остальные несколько расслабились, приняв все сказанное мной за шутку.
Разумеется, это и была шутка. Выдумка, удачно сочетающаяся с известными уже фактами. Мне хотелось лишь подразнить Евгения Ивановича, чтобы впредь у него не возникало желания ставить меня в неловкое положение. Цели заставить его призадуматься о своем происхождении я вовсе не ставила – и даже вздохнула свободней, когда Ильицкий, кажется, это понял. По крайней мере, когда он снова посмотрел на меня, взгляд его был куда менее пылающим.
Глава пятнадцатая
– Пожалуй, довольно для меня на сегодня версий… – утомленно произнесла Лизавета Тихоновна в повисшей тишине. – Полночь уж скоро. Доброй ночи, господа.
Я отметила, что у нее чуть подрагивают пальцы, когда она тушила свою сигарету в пепельнице. А потом Эйвазова ушла в дом.
Вслед за нею начали расходиться и остальные. Прислуга, пока мы беседовали, уже успела убрать в столовой и давно спала – дом выглядел вымершим и мрачным. Особенно под гнетом истории, рассказанной Андрей. Право, я не думала, что у этого дома настолько темное прошлое.
Андрей и князь Орлов оставались еще на веранде, когда мы уходили, а Натали шепнула мне, что хочет посмотреть на спящего Митеньку и взяла с меня обещание, что я загляну к ней перед сном – а потом убежала с Васей. В общем, как-то так вышло, что в каминную комнату, через которую нужно было пройти, чтобы добраться до парадной лестницы, мы вошли вместе с Ильицким.
Когда перед самой дверью он вдруг на полшага опередил меня, я подумала, что он собирается передо мной эту дверь открыть, продемонстрировав хоть какую-то галантность. Но я ошиблась. Одним быстрым движением он повернул ручку так, что мы оказались запертыми в комнате.
– Что вы делаете?! – испугавшись, я отпрыгнула от двери.
– Не нужно делать вид, будто вы меня боитесь – здесь зрителей нет, – грубо перебил Ильицкий. – Просто скажите, что вам нужно.
