– Можете думать что угодно – на что хватит вашей фантазии. Главное, лишнего не болтайте! Об этом я и хотел просить вас сегодня. Лизу в этом доме со свету сживут, если появится хоть намек на то, что она была неверна мужу. – Он помолчал, прежде чем сказать главное. – Сегодня утром вскрыли завещание… Эйвазов все свое состояние переписал на нее.
– То есть как? – опешила я.
Он пожал плечами:
– Видимо, Василий окончательно довел отца: тот давно грозился оставить сына ни с чем, если не одумается. Хоть никто и не верил, что Максим Петрович способен на это… Василию, разумеется, назначается содержание, Наташа получит вполне приличное приданое по достижению совершеннолетия, но все остальное – завод, усадьба, вклады в банках – достанется Лизе. Вы же понимаете, что родственнички ее в покое не оставят – особенно Василий с maman. Хотя и Наташка не отстает, должен вам заметить. Я не выдержал и уехал из Пскова один, а они остались доказывать, что завещание поддельное… Кстати, я все хочу спросить, вы что – загипнотизировали мою матушку, когда вынудили ее дать согласие на вскрытие? Как вам это удалось?
– Вероятно, ваша мать не так глупа, как вы о ней думаете, – отозвалась я помолчав. Евгений Иванович смотрел в землю и выглядел уязвленным. Потом я спросила: – а вы не допускаете, что завещание и правда поддельное?
Ильицкий ответил не сразу:
– Буквально перед вашим приездом Максим Петрович вызывал нотариуса к себе и, по-видимому, вносил в завещание какие-то правки. Я помню, что это было после очередной шумной ссоры между Василием и дядей – должно быть, в тот раз он и переписал все на Лизу. Если же говорить о подделке завещания… – Ильицкий скептически усмехнулся, – по моему мнению, это невозможно, поскольку подкупить пришлось бы не только нотариуса, но и свидетелей
28, которых Максим Петрович, заметьте, выбирал сам и, разумеется, выбирал людей надежных.
– И кого же он выбрал? – тотчас спросила я.
– Увы, у меня нет вашей привычки следить за окружающими…
– Жаль, – не удержалась я. – А, может быть, вы хотя бы помните, чьи подписи стояли на завещании, которое вы читали несколько часов назад?
Я скосила глаза на его лицо – Евгений Иванович улыбался, глядя себе под ноги и, кажется, пытался что-то вспомнить:
– Фамилии в завещании я, допустим, видел – да только они мне ничего не говорят. Но сейчас припоминаю, что на похоронах Ванька, один из лакеев, трепался, что его позвали в свидетели. Вторым, скорее всего, был Елизар, дворецкий. А кто третий – понятия не имею.
– Вероятно, тоже лакей.
– Вероятно… выбор у Максима Петровича был невелик: в тот день ни Берга, ни кого-либо из соседей в усадьбе не было.
– И что тогда вас смущает? – рассуждала я вслух. – По-вашему, смолянку французского происхождения подкупить можно, а русские дворецкие слишком порядочны для этого?
Ильицкий поморщился, взглянув на меня уже с негодованием:
– Послушайте, довольно об этом! Кажется, я уже извинился перед вами за ту сцену в каминной комнате.
– Должно быть, только в мыслях, – улыбнулась я, – вслух вы не извинялись.
– Хорошо! – он остановился и, поймав мой взгляд, сухо и отрывисто произнес: – я был неправ относительно вас и ваших намерений. Простите меня, Лидия Гавриловна.
Я, пряча улыбку, вдоволь насладилась взглядом черных глаз, в которых и правда было что-то похожее на раскаяние, и потом только великодушно кивнула:
– Я принимаю ваши извинения, Евгений Иванович. Простите и вы меня за некоторое предубеждение к вам.
Потом мы снова шли молча – я прятала довольную улыбку и думала о том, что прогулка вышла куда занятней, чем я ожидала. Но Ильицкий, кажется, думал о другом:
– Вы ничего не знаете о русских. Елизар Николаич служил Эйвазовым больше тридцать лет, – продолжил он ранее начатую тему, – он начинал лакеем еще в доме отца Максима Петровича. Он верен был Эйвазову, в конце концов! До последнего дня верен и продаться не мог, что бы вы там себе ни думали.
– А вы уверены, что в свидетели Максим Петрович призвал именно дворецкого? – уточнила я.
– Да, его фамилию я знаю – она была среди подписей.
– Значит, Елизар Николаевич тридцать лет верой и правдой служил Эйвазову, а тот даже десятирублевой бумажкой не одарил его по завещанию
29? И ваш Елизар, видимо, это понимал, когда подписывал бумагу.
30
Я снова взглянула на Ильицкого – он морщился еще больше, понимая, похоже, что дворецкий вполне мог затаить обиду на хозяина. А обиженного человека подкупить и спровоцировать на подлость куда проще.
– А лакеев я даже в расчет не беру, – безжалостно продолжала я, – они люди подневольные, из крепостных, у таких в сознании глубоко сидит поступать так, как велит начальство. Дворецкий Елизар в нашем случае.
– Бред какой-то… – отозвался на это Ильицкий, хотя по лицу его было заметно, что он как минимум задумался над моим «бредом». – В любом случае, кроме свидетелей нужно подкупить еще и нотариуса, который находится в Пскове. Встретиться с ним могли только после смерти Эйвазова, а Лиза в эти дни из комнаты-то практически не выходила, не только не ездила в город. А кто мог этим заниматься, кроме нее?
Ее любовник, например, – подумала я промолчав. – Который рассчитывал после жениться на ней и завладеть огромным состоянием. А организация похорон, предполагающая частые поездки в Псков, могла быть лишь прикрытием для того, чтобы договориться обо всем с нотариусом…
Вслух я, разумеется, ничего не сказала, но это и без того висело в воздухе.
– Здесь нужно спуститься с дороги, – вспомнила я, увидев, что мы подошли к примеченной мною сосне.
Еще пара минут скорого шага по знакомой мне тропке, и перед глазами показалась покосившаяся черная изба, так испугавшая нас с Натали в первый раз. Она и сейчас выглядела непривлекательно: вид ее заставил меня поежиться. Однако то, как уверенно шагал к ней Евгений Иванович, придало сил.
– Снова будете ломать дверь? – уточнила я, встав за его плечом.
Но мгновением позже отметила, что дверь и не предполагала наличия замка – запиралась лишь на деревянный засов, который легко можно было отодвинуть – что Ильицкий и проделал.
Внутри царил полумрак, который рассеивал лишь слабый свет из запыленного окна и открытой двери. Копошились мыши, которых оказалось здесь никак не меньше десятка – все рассажены по деревянным и металлическим клеткам. Пока Ильицкий рассматривал жертвенный стол у окна, я наклонилась над клетками и отметила, что в них довольно чисто, у мышей налита вода и насыпано зерно.
