Больше всего мне хотелось сейчас разыскать Ильицкого. Не для того, разумеется, чтобы справиться о его разбитой губе – от этого еще никто не умирал, тем более что он сам виноват! А чтобы высказать ему все, что я думаю о его абсурдном и глупом поведении. Я ни на минуту не допускала, что между Андреем и Лизаветой что-то есть. Но пойти к нему я все не решалась – собиралась с мыслями.
За окнами окончательно стемнело, и обитатели дома сейчас если и не спали, то готовились ко сну в своих комнатах. Я же стояла у окна в холле на втором этаже и смотрела на чернеющий в ночи парк. Стояла я здесь, надеясь изо всех сил, что Евгений Иванович выйдет сам – из холла мне отлично было слышно все, что делается в коридоре.
Потому, разобрав шаги, я насторожилась. Однако это была всего лишь Натали: несла в руках таз с водою. Видимо, вышла от Андрея. Увидев меня, она остановилась, поставила таз на тумбу возле арочного прохода и подошла ко мне.
Однако говорить она не решалась.
– Как Андрей? – спросила я первой.
– Доктор Берг сказал, что у него небольшое сотрясение мозга… Ты не думай, он почти все время находился с нами – мы не сидели с Андреем наедине.
Это было правдой: четверть часа назад Осип Самуилович уехал, я проводила его до дверей, а потом вернулась и встала здесь, возле окна, считая, что дальше слушать разговоры Натали и Андрея мне не следует.
– Почему бы тебе самой не зайти к нему? – помолчав, спросила подруга. – Андрей о тебе спрашивал.
А вот это было неправдой: по крайней мере, при докторе мое имя не было названо ни разу.
– Он тебе все еще нравится, верно? – спросила я.
Натали в ответ посмотрела на меня, чуть не плача:
– Ах, Лиди, я ужасный человек! – воскликнула она – я даже побоялась, что домочадцы нас услышат. – И отвратительная подруга! Но я ничего не могу с собой поделать: у меня сердце щемит от нежности всякий раз, когда я на него смотрю. А когда увидала его сегодня – в крови, беспомощного, с разбитой головой – я подумала, что, если он умрет, то и мне жить незачем…
– Брось, это всего лишь сотрясение мозга! – поморщилась я.
– Ты не понимаешь… – разочаровалась моя подруга. – Хотя должна бы! Ты ведь любишь его!
Я снова поморщилась и едва удержалась, чтобы не накричать на подругу:
– Не говори ерунды! Это ты сама себе придумала: Андрей очень приятный, умный и обаятельный человек, но я никогда не была в него влюблена.
Натали же веско возразила:
– Была! Я видела, как ты смотришь на него!
– После того, как услышала его «Лунную сонату» иллюзии окончательно развеялись, – не к месту пошутила я.
Однако Натали была столь серьезна и расстроена сейчас, что шутки я немедленно оставила. Ласково взяла ее за плечи, заставив посмотреть мне в глаза.
– Милая, если тебя и должно что-то беспокоить в отношениях с Андреем, то точно не мои чувства. Потому что их нет.
И в этот момент я явственно услышала, как возле арки, что вела в коридор, скрипнула половица.
– Кто там? – обомлела Натали.
Я же в два шага пересекла холл и выглянула в ночной лишенный света коридор, по которому, тяжело ступая, спешно удалялся мужчина. Я даже знала, кто это был!
– Это Касси, – успокоила я подругу, выходя следом. – Я уведу ее, иди спать.
Сама же я быстро и бесшумно скользила по коридору вслед за мужчиной – он свернул за угол, а вскоре я услышала, как щелкнул замок двери. Повернув за угол тоже, я не увидела никого, и дверей здесь было целых три. Однако я, не раздумывая, толкнула ту, что вела в комнату Ильицкого.
– Вы что – подслушивали? – спросила я, ни на миг не сомневаясь, что видела именно его.
– Беру пример с вас, – не стал отпираться Евгений Иванович.
На меня он даже не обернулся – возился со спичками, поджигая свечи.
А я, улучив момент, живо оценила взглядом комнату: мне было страсть как интересно, как живет и чем дышит этот неуемный человек. Почему-то я ждала увидеть здесь сумбур в вещах и мебели, но оказалось, что в комнате царит почти казарменный порядок. Хотя и по такой обезличенной обстановке можно было понять кое-что о характере хозяина.
Например, у ножки кровати скромно стояла початая бутылка с каким-то явно алкогольным содержимым. На кровати была брошена плоская металлическая фляжка наверняка с тем же содержимым, к которой Ильицкий, судя по всему, уже не раз сегодня приложился. Зато на столе аккуратной стопкой возвышались подшивки журналов «Вокруг света» и «Вестник Европы». И здесь же раскрытым лежал труд Богдановича
32 о Крымской войне, рядом с которым листок, испещренный рукописным текстом – текста было много, под пунктами и с жирными восклицательными знаками. Мне вдруг стало смешно, поскольку на моем столе лежал очень похожий листок уже с моими тезисами, с помощью которых я надеялась при случае непременно взять реванш в очередном споре. И все недоумевала, куда из библиотеки подевался Богданович…
А потом я перевела взгляд на другой край стола, и все мое веселье мигом исчезло: там лежал револьвер среди россыпи патронов. Меня даже в жар бросило – зачем он достал револьвер?!
– Вы и впрямь собирались стреляться? – против воли спросила я. – С Андреем?..
А Ильицкий, так и не повернувшись, сей же миг убрал оружие в ящик стола.
– Если и собирался, то в прошлом. Обошлось малой кровью, как видите, – буднично пояснил он.
В этот момент я не выдержала. Что-то оборвалось во мне, и я, от порога бросившись к нему, со всей силы, что имела, звонко ударила его по щеке.
– Подумайте о матери! – прошипела я, сверля его взглядом. – Хоть раз подумайте о ком-то, кроме себя, несчастного! Ревность ваша абсолютно беспочвенна: у Андрея ничего нет с Лизаветой!
– Ревность? – хмыкнул он, потирая щеку. – Вы что же – думаете, это из-за Лизы?
– А из-за кого еще?! – гневно спросила я, и лишь потом в моем мозгу шевельнулась догадка.
Ведь та сцена между Андреем и Лизой в парке – она должна была, по идее, заставить ревновать не только Ильицкого, но и меня. И, чувствуй я к Андрею хоть что-то, вероятно, сейчас убивалась бы и считала себя обманутой.
Это что же получается, Ильицкий вроде как защищал меня?
Мне стало не по себе. Я сверлила взглядом жгуче-черные глаза Ильицкого, и мне казалось, в соседней комнате слышно, как колотится мое сердце. Чтобы только не молчать, заговорила:
– Я повторяю вам еще раз: между Андреем и Лизаветой Тихоновной ничего нет. Это не его плащ висел в избе! Очевидно, его надевает в дождь кто-то из слуг, помогающих Эйвазовой… скорее всего, цыган. Андрей часто навещает эту усадьбу и, вероятно, когда-то давно оставил здесь свой плащ, пришедший в негодность – всего-то!
