– Посмотрим! – заявила я, сама от себя того не ожидая.
Эйвазова холодно смотрела на меня своим пронизывающим взглядом. А потом опустила глаза на карты, выложенные на столе фигурой. Она перевернула в полной тишине две или три – последней оказалась уже знакомая мне «Le morte».
– Смерть… – прошептала Эйвазова, двигая по бархатной скатерти карту ко мне. – В вашем раскладе на этот раз, Лида. Слишком часто эта карта выпадает в последнее время, не находите?
– Вы мне угрожаете?
– Я вам всего лишь предсказала будущее.
Она подняла на меня глаза – ясные, сухие и строгие:
– Зачем он вам, Лида? Вы только намучаетесь с ним. Послушайтесь моего совета и найдите себе хорошего мужчину – вы молоды, красивы, предприимчивы, для вас это не составит труда. Женя не для вас.
Я утомленно вздохнула и теперь уже точно захотела уйти из этой комнаты, потому что ее советы это последнее, что было мне нужно. Не знаю, зачем я вообще пришла к ней.
– Доброй ночи, Лизавета Тихоновна.
Я поднялась и направилась к дверям.
– Доброй ночи, Лида, доброй ночи, – услышала я позади себя.
Глава двадцатая
За завтраком Василий Максимович оповестил всех, что немедля уезжает в Псков. Обещал задержаться там на несколько дней, дабы встретиться с адвокатом и подготовить документы для подачи иска в суд. Однако мне показалось, что настроен он не так решительно, как я думала прежде, в каждом его движении чувствовалась какая-то нервозность.
Впрочем, «оповестил всех» – это громко сказано: к завтраку вышли только мы с Натали, Людмила Петровна и князь Орлов.
Эйвазова, как ни странно, даже теперь, став единоличной хозяйкой усадьбы, не спешила заявлять о своих правах, предпочитая отсиживаться в личных комнатах. А вчера, когда Людмила Петровна устроила форменную истерику, что ее-де лишили крова над головой и сейчас выгонят на улицу, та молча и снисходительно выслушала ее стенания, после чего ответила:
– Вы можете оставаться в этом доме, сколько вам будет угодно, Людмила Петровна. Это касается, разумеется, и остальных.
О драке между ее сыном и Андреем Людмила Петровна так и не узнала: тем, кто не был свидетелем сцены на заднем дворе, Андрей сухо объяснил, что упал. Он еще и вынужден был слушать ее упреки по поводу того, что ходить нужно аккуратней и смотреть под ноги, а то приходится доктора Берга по всяким пустякам дергать. Зато Натали мне поведала, что, когда Людмила Петровна увидела разбитую губу своего обожаемого Женечки, с ней случилась очередная истерика, и она рвалась тотчас выписать рабочих, которые начнут перестраивать «эту ужасную лестницу», с которой якобы упал Ильицкий.
– Maman, прекратите! – Со слов Натали он впервые в жизни заговорил с матерью на повышенных. – Это не ваш дом, и ничего перестраивать вы здесь не будете. И вообще собирайте вещи – отныне вы будете жить со мной в Петербурге!
А потом ушел, хлопнув дверью, и оставив мать в недоумении и слезах.
Натали, впрочем, тоже не собиралась злоупотреблять гостеприимством мачехи: сразу после девятин она намеревалась вернуться в Смольный. И даже сравнительно спокойно приняла тот факт, что по окончании института ей придется искать средства к существованию:
– В Большой Масловке есть сельская школа, – взвешенно рассказывала мне о своих планах Натали, – ее начальник, Митрофан Семенович, учил меня грамоте и привозил книжки, когда я была маленькой. Как думаешь, он не откажется взять меня учительницей? Мне, наверное, понравится возиться с малышней. Ты же знаешь, Лиди, как я люблю детей…
– Натали, ну что ты говоришь такое?! – Право, я пришла в ужас от ее слов. – Отец оставил тебе приданое: ты выйдешь замуж – тебе не придется работать!
Но подруга опустила голову и твердо заверила меня:
– Никогда не выйду замуж! Все мужчины такие… Андрей не любит меня, – она всхлипнула, и я поспешила подойти к ней и обнять за плечи.
– Не все мужчины такие, – я поспешила направить ее мысли в нужное русло, – уверена, где-нибудь нас с тобой уже ждут те самые принцы на белых конях…
Последнее время я редко говорила на родном языке, но эту фразу умышленно произнесла по-французски
33. Натали, разумеется, меня поняла – только отреагировала странно:
– Даже не говори мне о Мише! – вспылила неожиданно подруга и, стряхнув мои руки с плеч, отошла к окну. – Он все ходит и ходит за мной! И молчит! Что ему нужно?
* * *
Ильицкого я не видела весь день. У меня даже создалось впечатление, что он прячется от меня. Да и я не горела желанием увидеться: едва услышав его голос, старалась скрыться. О чем, собственно, нам было говорить? Вчера ночью он вполне ясно дал понять, что более чем на месяц я его заинтересовать не смогу, а я объяснила, как сумела, что меня это не устраивает. Какие еще могут быть неясности? Теперь нужно дождаться девятин, уехать в Петербург и, даст бог, вскоре за каждодневными хлопотами я обо всем забуду.
Лизавета все же была права: зачем он мне? Мало мне своих забот, чтобы и из-за него еще мучиться? Я даже хотела зайти к Эйвазовой и донести эту мысль, чтобы она была спокойна – но Лизавета меня и на порог не пустила:
– Уходите! – из-за двери донесся до меня ее глухой и взвинченный ее голос. Кажется, она плакала.
– Лизавета, откройте, я хочу сказать вам всего пару слов…
– Я же сказала, убирайтесь вон! – выкрикнула она более звонко, даже истерично. – Оставьте меня в покое!
Почему-то у меня мелькнула мысль, что она снова творит что-то со своими травами… а то и мышами. Судя по голосу, она была сама не своя. Больше я войти не пыталась.
Кажется, Эйвазова так и не спустилась из своих комнат до самого вечера и действительно была в дурном расположении духа. Возвращаясь в свою спальню после ужина, я застала у ее двери плачущую Дашу.
– Что случилось? – насторожилась я.
Даша не просто плакала, а тряслась от глухих рыданий. Увидев меня, девушка всхлипнула и замотала головой, пытаясь сказать, что ничего не случилось, а потом бросилась бежать к парадной лестнице.
Помедлив лишь секунду, я спешно направилась за ней, потому как невозможно был не заметить горящую красным щеку на хорошеньком лице девушки. Дашу кто-то ударил.
Я пыталась ее остановить, но мне это так и не удалось, пока обе мы не спустились в тускло освещенный служебный коридор, вдоль которого располагались комнаты для прислуги. Только тут Даша остановилась и показала мне заплаканное лицо.
О, да… ее действительно ударили – причем не легонько. Бедняжка.
