Если руки Мирны размыты, то кого это волнует?
Если волосы Оливье скорее намек на реальные волосы, то что это меняет? К тому же его волосы, как всегда радостно замечал Габри, с каждым днем все больше становились похожи на намек.
Рут смотрела на портрет Розы, держа утку в руках.
Роза на картине Клары была высокомерна. Нахальна. Будь Наполеон уткой, он был бы похож на Розу. Клара очень точно передала характер.
Рут тихонько фыркнула. Потом потащилась к следующему портрету. Оливье. Потом к следующему. И к следующему.
Когда она описала полный круг, все уставились на нее в ожидании взрыва.
Но она подошла к Кларе, поцеловала ее в щеку, а потом вернулась к портрету Розы и надолго замерла перед ним.
Друзья посмотрели друг на друга, а потом по одному стали подходить к Рут.
Рейн-Мари пошла следующей. Постояв перед портретом Розы, она направилась дальше, повторяя дефиле Рут вдоль стен от картины к картине.
Следом двинулась Мирна. Она после Рейн-Мари проделала путь по залу бистро. Потом пошел Оливье.
Глубоко в глазах Розы был еще один крохотный завершенный портрет. Рут. Она наклонялась к Розе. Предлагала ей гнездо из старых фланелевых простыней. Предлагала ей дом.
Это был портрет восхищения. Спасения. Любви.
Момент такой нежности, такой уязвимости, что у Рейн-Мари, Мирны, Оливье возникало ощущение, будто они подглядывают в замочную скважину, смотрят сквозь стены стеклянного дома, но они не чувствовали себя извращенцами. Напротив – счастливцами, ставшими свидетелями такой любви.
Они переходили от картины к картине.
И там в каждой паре глаз идеально отражался любимый человек.
Мирна посмотрела через зал на Клару. Посмотрела через пострадавшее, изрешеченное пулями бистро. Через века их дружбы.
Она смотрела на Клару, которая знала: тела могут появляться и исчезать, но любовь вечна.
* * *
Арман позвонил Рейн-Мари, потом Жану Ги и сообщил о решении премьер-министра.
Отстранены с сохранением оклада для Бовуара. Без сохранения – для Гамаша. До окончания расследования. Арман надеялся, что они не будут торопиться, ведь у него еще оставалось незаконченное дело.
Он должен был найти фентанил.
Что касается Барри Залмановица, то его кейс передавался в Квебекскую юридическую ассоциацию. На период расследования дела, которые он вел, поручались другим прокурорам. Однако от работы его не отстранили.
Это был максимум, на который они могли надеяться, и Гамаш понимал, что сам премьер попадет под огонь оппозиции за то, что не пошел на большее.
– А Изабель?
– Она остается на своем посту, – сказал Гамаш.
На этот счет ни у кого не возникало возражений.
– Я сейчас еду в больницу, – сказал Арман. – Скоро увидимся.
Жан Ги повесил трубку и отправился в сад, где с кружкой холодного чая сидела Анни. Оноре спал наверху, а все остальные ушли в бистро.
У них образовалось несколько минут, чтобы побыть вдвоем.
Рана у него на ноге почти зажила, и он уже обходился без трости, хотя и оставил ее не без сожаления. Ему нравился этот аксессуар.
Жан Ги открыл книгу, которую взял в кабинете тестя, но вскоре опустил ее на колени и уставился перед собой.
Анни заметила это, но ничего не сказала. Оставила мужа с его мыслями. Она знала, о чем он думает. О ком.
* * *
Они с Гамашем спустились по склону холма, Бовуар хромал, а Гамаш несколько раз споткнулся.
Их мышцы молили о покое. Но мужчины шли, спешили вернуться в деревню. К семьям. К Изабель.
Рейн-Мари и Анни бежали им навстречу.
– Слава богу, – прошептала Рейн-Мари, прильнув к Арману.
Он крепко держал ее, прижавшись разбитой щекой к ее голове, вдыхая запах старых садовых роз. И Оноре.
Они бы долго стояли так, но он должен был идти. Увидеть Изабель.
– Ты ранен, – сказала Анни, отстраняясь от Жана Ги и прикасаясь к бинтам на ноге.
– И ты тоже, – сказала Рейн-Мари, сделав шаг назад.
Белая рубашка Гамаша была красна на груди и прилипла к телу. Словно в жуткой последовательности событий произошел какой-то сбой, и пот превратился в кровь.
– Это не моя, – сказал он.
Она протянула руку и прикоснулась к его кровоточащему лицу, а потом поцеловала его разбитые, сочащиеся кровью губы.
– Как Изабель? – спросил Арман.
– Ею занимаются.
– Она жива? – спросил Жан Ги, прижимая к себе Анни.
Рейн-Мари кивнула, потом посмотрела на Армана, и он прочел правду в ее глазах.
Жива. Но…
– А другие?
– У Оливье ранение руки, но Габри перевязал его. Фельдшеры говорят, ничего страшного. Много порезов стеклом и щепками, но ничего угрожающего жизни. Только Изабель.
Гамаш и Бовуар поспешили к бистро чуть ли не бегом.
Вокруг деревенского луга стояли машины «скорой» и экстренного реагирования. Они увидели, как дверь бистро распахнулась и оттуда появилась каталка, оснащенная медицинским оборудованием, среди которого как в гнезде лежала Изабель.
Рядом шла Рут. Она не отходила от Изабель с того момента, когда подползла к ней под градом осколков стекла и щеп. Чтобы держать молодую женщину за руку. И шептать ей, что она не одна.
За ней шла Клара, которая все еще держала в руках ершик, а следом – Мирна с Розой на руках.
Они почти одновременно с Гамашем и Бовуаром подошли к машине «скорой».
Глаза Лакост теперь были закрыты, ее лицо было серым, как пепел.
«Пепел, пепел, мы все падаем».
Арман прикоснулся к ее щеке. Кожа еще сохраняла тепло.
Старший бригады фельдшеров спешил доставить Изабель в больницу. Он поднял глаза и, увидев Гамаша, помедлил секунду. Он видел перед собой не главу Квебекской полиции, а человека, залитого кровью с головы до пят.
– Гамаш, Квебекская полиция, – сказал Арман. – Позволите мне с ней…
– Только один человек, – возразил фельдшер. – Может, ее бабушка…
Рут отпрянула, ее тонкие губы стали еще тоньше. Глаза слезились еще сильнее.
– Но она твой ребенок, Арман, – тихо произнесла она так, чтобы слышал только он. И переложила руку Изабель в его руку. – И всегда была.
– Merci, – кивнул он и быстро залез в машину.
– Мы поедем следом! – прокричала Рейн-Мари, когда дверь захлопнулась и «скорая» рванулась с места.
Арман расположился у изголовья каталки, убедившись сначала, что не будет здесь мешать бригаде. И пока фельдшеры работали, он шептал Изабель в ухо: «Тебя любят. Ты отважная и добрая. Ты спасла нас всех. Спасибо, Изабель. Тебя любят. Твои дети любят тебя. Твой муж и твои родители любят тебя…»
