– Я провалилась. Лед начинает таять по краям, и когда ты думаешь, что уже в безопасности, в этот-то момент и жди беды. Лед треснул. Я до сих пор помню это мгновение. Я словно замерла в воздухе. Смотрела на мать, которая была все еще далеко от пруда. Я помню все цвета, все деревья, солнце на снегу. Выражение ее лица. И вдруг – я под водой.
– Господи боже, Рут, – прошептал Габри.
– Она была такая холодная, она обжигала, ну, вы знаете.
Рут огляделась. Все присутствующие знали, что такое сорокаградусный мороз, когда воет ветер и ледяной холод обжигает щеки.
Но оказаться целиком в ледяной воде?
– И что дальше? – прошептал Габри.
– Я умерла, – фыркнула Рут, возвращаясь к жизни. – Что, по-твоему, случилось, тупица?
– И что дальше, Рут? – спросила Рейн-Мари.
– Брат бросился ко мне на помощь и тоже провалился. Моя мать успела спасти только одного из нас.
– Тебя? – спросил Оливье, приготовившись к язвительному ответу.
Но ответа не было.
Старуха только кивнула, устремив взгляд вдаль.
Она глубоко вздохнула:
– Мать так меня и не простила. «Моя мать давно умерла и покоится в другом городе, / но со мной так еще и не покончила», – процитировала она собственное стихотворение. – Я и сама себя не простила.
– Увы, – произнес Арман.
Рут кивнула. И Роза кивнула.
– Нам пришлось переехать сюда, – сказала Рут. – От семьи и друзей, которые тоже обвиняли меня. Обвиняли ее. За то, что спасла не того.
Оливье, сидевший рядом, застонал и положил руку на костлявое плечо старухи.
Рут опустила голову. Она пыталась заставить себя сказать еще что-то. Последнее.
Но не могла говорить. Как не могла и забыть.
– Я бросил друга, когда он признался мне, что у него ВИЧ, – сказал Габри. – Я был молодым и испугался.
– Я выписала лекарство пациентке, – сказала Мирна. – Молодой матери. В депрессии. Из-за лекарства ее состояние ухудшилось. Она позвонила, и я велела ей утром сразу прийти ко мне. Но ночью она покончила с собой.
Клара взяла ее за руку.
– Я не послушалась вас, – сказала Клара, взглянув на Армана. – Я пошла искать вас и Питера в тот день в рыбацкой деревне. Вы мне говорили не делать этого, и если бы я…
Габри взял ее за руку.
– Я обманом выуживал у стариков старинные вещи, – сказал Оливье. – Давал им малую часть реальной стоимости. Я больше так не делаю. Но ведь делал.
Он говорил с удивлением, словно описывал какого-то незнакомого ему человека.
– Мы знали об этом, mon beau,
[21] – сказала Рут, похлопав его по руке. – Ты говнюк.
Оливье хрюкнул от неожиданности.
Какой-то шум, поначалу приглушенный, донесся до них с деревенского луга. Громкие голоса, становящиеся все громче. И наконец перешедшие в крики.
Друзья удивленно переглянулись. Арман поднялся с кресла. Распахнув входную дверь, он увидел, что происходит.
На лугу собралась толпа. Видна была только макушка головы кобрадора.
Он стоял в окружении людей.
Арман выбежал из двери, и остальные последовали за ним, кроме Рут, которая никак не могла выбраться из кресла.
– Не оставляйте меня здесь!
Но они оставили ее.
И она снова увидела руку матери, погруженную в ледяную воду. Ищущую. Отчаявшуюся. Выбивающуюся из сил.
Пытающуюся найти ее двоюродного брата.
Но за ее руку ухватилась Рут и осталась жить. Ненужная.
И тогда прощенные и прощающие встретятся снова,
или, как всегда, будет слишком поздно?
– Увы, – пробормотала она.
– Идем, старая карга.
Клара вернулась и протянула ей руку. Рут несколько мгновений смотрела на эту руку, потом ухватилась за нее.
И была вытащена.
Они поспешили по дорожке на деревенский луг.
Глава девятая
– Ты, сукин сын! – орал крупный мужчина.
Он стоял в центре круга и держал в руке металлический стержень, собираясь нанести удар.
– Стойте! – прокричал Гамаш, протиснулся через толпу и остановился в нескольких футах от этого человека.
Он узнал в нем нового члена дорожной бригады Билли Уильямса, хотя имени новичка не помнил.
Человек либо не услышал Гамаша, либо не хотел слышать, настолько был поглощен своей мишенью. Кобрадором. Тот продолжал стоять. Не отступил ни на шаг. Не съежился в ожидании удара. Не приготовился к его отражению.
– Давай уже! – крикнул кто-то.
Толпа превратилась в банду.
Арман, выбежавший из дома без свитера и куртки, стоял в одной рубашке на холодном дожде. А окружали его – окружали кобрадора – молодые родители. Деды. Соседи, знакомые ему мужчины и женщины. Ни одного из них не назвал бы он бузотером. Но теперь они заразились страхом. И страх изменил их.
Гамаш подошел к дорожнику сбоку. Осторожно. Будто протиснулся под стеклянный купол.
Он не хотел, чтобы его появление стало неожиданным, чтобы тот среагировал. Набросился на кобрадора, находящегося совсем рядом.
– Убирайся отсюда в жопу! – прокричал дорожник кобрадору. – Или я размозжу тебе голову. Богом клянусь, я это сделаю!
Толпа подзуживала его, и он крепче обхватил свое оружие и поднял его еще выше – теперь Гамаш увидел, что это кочерга.
Вид у нее был жутковатый, ею ворочали поленья в печи. Убить таким инструментом было очень даже просто.
– Не надо, не надо, – ровным, спокойным голосом проговорил Гамаш, приближаясь. – Не делайте этого.
А потом заметил движение. Из толпы вышел еще один человек.
Леа Ру. Она вмиг встала между кобрадором и дорожником с кочергой.
Тот, удивленный, замешкался.
Гамаш быстро шагнул вперед и замер рядом с Леа перед кобрадором.
Дорожник помахал перед ними кочергой:
– Не мешайте мне. Он здесь чужой.
– И что? – спросила Леа. – Он никому не приносит вреда.
– Вы шутите? – прокричал другой человек. – Да вы посмотрите на него!
– Он напугал моих детей, – крикнул кто-то еще. – Вот вам и вред.
– А чья это вина? – спросила Леа, поворачиваясь вокруг, чтобы увидеть всех. – Вы сами научили их бояться. Он ничего не сделал. Он стоит здесь два дня, и ничего плохого не случилось.
