– Мне нужны идеи, – сказал Гамаш. – От вас. От других. Я думал об этом.
Этой осенью он часто сидел по утрам и вечерам на скамье над Тремя Соснами, куда приходил вместе с Анри и Грейси. На скамье, на которой было написано: «Удивленные радостью», а над этой надписью другая: «Храбрый человек в храброй стране».
Гамаш смотрел на маленькую деревню, живущую своей жизнью, смотрел вдаль – на горы, лес, ленту золотой реки. И думал. Думал.
Он дважды отвергал предложение стать старшим суперинтендантом Квебекской полиции, главным копом. Отчасти потому, что не хотел стоять на капитанском мостике, когда корабль, которым он восхищался прежде, пойдет на дно. А Гамаш не видел способов его спасения.
Но когда ему сделали предложение в третий раз, он снова сел на скамью и стал думать. О коррупции. О понесенном ущербе.
Он думал о Полицейской академии и молодых рекрутах. Он думал о мирной жизни. О тишине. Здесь, в Трех Соснах. В деревне, которой нет ни на картах, ни на навигаторах.
В безопасности.
Часто к нему присоединялась Рейн-Мари. И они тихо сидели бок о бок. Но однажды вечером она заговорила.
– Я думала об Одиссее, – сказала она.
– Странно. – Он посмотрел на нее. – А я – нет.
Рейн-Мари рассмеялась:
– Я думала о его отставке.
– Одиссей ушел в отставку?
– Да. Он состарился, устал. От войны. Даже от моря устал. И тогда он взял весло и ушел в лес. Он шел и шел, пока не встретил людей, которые не знали, что такое весло. И там, среди этого народа, он обустроил себе дом. Где никто не знал имени Одиссей. Где никто не слышал о Троянской войне. Где он мог жить неузнанным. Жить в мире.
Арман долго сидел совершенно неподвижно и молча, глядя на Три Сосны.
Потом он поднялся и пошел домой. И позвонил.
Одиссей закончил сражение. Выиграл свою войну.
Гамаш пока еще не выиграл. И не проиграл. Ему предстояла как минимум еще одна битва.
И вот он сидел в бистро в Старом Монреале с очень молодым суперинтендантом и разговаривал о кораблях.
– Мой муж был прав, когда говорил о корабле, который дал течь. Но в другом он ошибался. Я не одна.
– Да, не одна.
Туссен кивнула. Она слишком долго оставалась одна и даже не заметила, когда ситуация изменилась. Ее окружали коллеги. Люди, которые стояли не за ней, а рядом с ней.
– Мы должны все построить заново, – сказала она. – Сжечь корабли. Назад пути нет.
Гамаш пристально посмотрел на нее и откинулся на спинку стула.
– Patron? – встревожилась она, подумав, что с ним случился petit mal. Или даже grand mal,
[27] судя по тому, сколько времени это тянется.
– Прошу прощения, – наконец проговорил Гамаш и подтянул к себе салфетку.
Он достал из кармана ручку, написал на салфетке несколько слов, поднял голову и посмотрел на Туссен с сияющей улыбкой. Потом сложил салфетку и сунул в карман. Наклонившись над столом, сказал:
– Именно это мы и сделаем. Мы не будем заделывать течь. Мы сожжем корабли.
И уверенно кивнул.
Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, заряженная новой энергией. Взбодрившаяся. Такой эффект произвели на нее слова Гамаша. И она пыталась не думать о сумасшедшинке, которая сквозила в тоне старшего суперинтенданта.
Мадлен Туссен, возможно, была первой, но, прежде чем все закончится, она будет далеко не последней, кто подумал, что новый глава Квебекской полиции сошел с ума.
Глава тринадцатая
В тот день прошло несколько совещаний, включая и короткое с инспектором Бовуаром, который хотел обсудить предложение о том, чтобы организовать в Квебекской полиции роту почетного караула.
– Как у военных, – сказал Бовуар. – Движение сомкнутым строем.
Старший суперинтендант Гамаш слушал без энтузиазма.
– И зачем нам это надо?
– В общем, идея не моя, мне ее подарил один из старших офицеров. Когда я отсмеялся, то начал ее обдумывать.
Он строго посмотрел на босса предупреждающим взглядом, призывая напрячь мозги. Гамаш поднял руки, сдаваясь.
– Можно было бы начать с тренировок в академии, – продолжил Бовуар. – Я думаю, это будет большим стимулом к объединению, но также мы можем перенести такую практику на места. Вы постоянно говорите, как нам важно вернуть доверие. Мы можем посещать школы и культурные центры, устраивать там показы. Возможно, привлекать средства на благотворительные цели для местных бесплатных столовых и центров реабилитации.
Теперь Гамаш слушал внимательно и кивал.
– А знаешь, прекрасная мысль.
Они еще несколько минут обсуждали это предложение.
Когда закончили, Гамаш поднялся. Ему не терпелось показать Жану Ги салфетку, оставшуюся после ланча. И слова, которые он на ней нацарапал.
Но он не стал спешить.
Время еще не пришло. Нужно посидеть в тишине, подумать.
– Я рад, что человек с луга ушел, – сказал Бовуар, направляясь к двери. – Но вы по-прежнему не знаете, зачем он приходил?
– Нет. Он и так отнял у меня много времени.
Жан Ги поправил очки. Он недавно стал их носить и обнаружил, что потребность в очках унизительна. Первые признаки старческой немощи.
Еще хуже было то, что шеф, на добрых двадцать лет старше его, пользовался очками только для чтения, тогда как ему, Жану Ги, приходилось носить их постоянно.
– Оноре схватил их вчера, когда его купали, – сказал Жан Ги, снимая очки и снова их разглядывая. – Утащил под воду. Сильный парнишка.
– Ты уверен, что это Оноре сунул их под воду? – спросил Арман.
Он забрал очки у Бовуара и быстро их поправил. У него за плечами лежал многолетний опыт по ремонту поврежденной и погнутой оправы.
Он вернул очки Жану Ги.
– Merci, patron. На что вы намекаете?
– Это саботаж, сэр, – мелодраматически произнес Гамаш. – И вам еще хватает наглости обвинять своего крошку-сына? Вы негодяй!
– Господи, Анни то же самое сказала. Вы с ней сговорились, что ли?
– Да. Нам больше делать нечего, как говорить о твоих очках.
И тут ноутбук Гамаша издал очень тихий звоночек.
Огромную часть поступающих к Гамашу писем по электронной почте сортировала и помечала по степени важности мадам Кларк. Писем было целое море, но Джина Кларк вполне справлялась с работой. И более того, точно так же она организовывала самого старшего суперинтенданта, словно он был одним из электронных писем, ждущих ответа, пересылки и отправки в корзину.
