– А я вам позволил. Я знал правду и не поймал вас на лжи. Это делает меня виновным в равной мере. Мы оба это понимаем. И боюсь, она тоже понимает. Может, детали ей неизвестны, но что-то она унюхала.
Залмановиц засунул в портфель оставшиеся бумаги, потом поднял голову и увидел, что Гамаш оглядывает пустой зал.
Впрочем, один человек там остался.
Жан Ги Бовуар поднял руку и неуверенно помахал Гамашу.
Он примчался во Дворец правосудия с новостями от Туссен. Но теперь, оказавшись там, он не знал, как продолжать.
Между Бовуаром и Гамашем зияла пропасть. А прежде была целая жизнь, в которой было место доверию, близким отношениям, дружбе.
И все рухнуло в пустоту из-за одного поступка. Простого поступка. Ухода Бовуара из зала суда. Когда он понял, что не в силах видеть, не в силах наблюдать, как Арман Гамаш предает все, во что он верил.
Гамаш шел прямо к намеченной цели. А Бовуар убежал.
– И вот вам, пожалуйста, – пробормотал Залмановиц. – Отступник.
Гамаш рассерженно проговорил:
– Жан Ги Бовуар стоял бок о бок со мной в таких ситуациях, какие вы и представить себе не можете.
– Но не сегодня.
Залмановиц знал: жестоко поворачивать нож в ране. Но он говорил правду. Не время для того, чтобы замалчивать неприятные факты. К тому же он устал, ему жарко, да и головомойки избежать не удастся.
Барри Залмановиц пребывал не в лучшем настроении.
– Джентльмены. – В открывшейся двери стоял секретарь суда. – Судья Корриво ждет вас.
Главный прокурор вздохнул, взял свой набитый бумагами портфель, еще раз отер лицо, засунул мокрый платок в карман и направился к двери. Виновный в ожидании приговора.
Но старший суперинтендант Гамаш не шелохнулся. Его словно тянуло в разные стороны: к Бовуару и судье Корриво.
Гамаш помедлил, потом сказал секретарю:
– Я буду с вами через минуту.
– Сейчас, месье, – потребовал секретарь.
– Через минуту, – повторил Гамаш. – S’il vous plait.
Он повернулся спиной к двери и подошел к Бовуару.
Барри Залмановиц остановился на пути к двери. В ожидании. Пытаясь игнорировать раздраженное выражение на лице секретаря.
«Да какого черта, – подумал он, опуская портфель на пол. – Хуже уже все равно быть не может».
Обвинение в неуважении к суду вдобавок ко всему. Еще пару месяцев к приговору. Шанс выучить причастия прошедшего времени в итальянском.
– Parlato, – пробормотал он, глядя, как Гамаш подходит к Бовуару. – Amato.
[38]
«Да, – подумал Залмановиц. – Мне еще многому предстоит научиться».
– Patron, – произнес Бовуар. Бесцеремонно. По-деловому. Как любой другой агент, докладывающий начальнику.
Ничего необычного, повторял себе Бовуар. Не случилось ничего необычного. Ничего не изменилось.
– Жан Ги, – сказал Гамаш.
Арман видел лицо, такое знакомое, но в то же время он видел стену, которую возвел Жан Ги. Не каменную. Не деревянную. А из гладкого листового металла. Без опоры. Без единой заклепки или трещинки. Неприступную.
Бовуар теперь редко пользовался этим сооружением. Гамаш не видел этой стены уже несколько лет.
Он достаточно хорошо знал зятя, чтобы не предпринимать попыток разрушить эту стену. Она была неприступной. Но при этом не являлась защитой. Он знал, что для Бовуара это тюрьма. И внутри скрывается отличный человек. Скрывается не от Гамаша, а от себя самого.
Жан Ги Бовуар запер врага внутри вместе с собой.
– Я только что говорил с суперинтендантом Туссен, – сказал Бовуар. – Для этого и уходил.
Гамаш пристально посмотрел на него, но ничего не сказал.
– Все как мы и думали, – продолжил Бовуар, слегка запинаясь под этим внимательным взглядом. Наконец он взял себя в руки и продолжил уверенным голосом: – Груз фентанила пересек границу.
– Там, где мы и предполагали?
– Именно там, – кивнул Бовуар. – Наши информаторы наблюдали за ним.
– А американское управление по борьбе с наркотиками?
– Ничего об этом не знаю. Мы потеряли груз из виду. Согласно вашим инструкциям.
Жан Ги понятия не имел, зачем он добавил последнее предложение, если не считать инфантильного желания причинить боль. Лишний раз подчеркнуть весь ужас того, что сделал этот человек, намекая, что это гораздо хуже всего содеянного им самим.
Бовуар считал, что вырос из детского возраста и детских вспышек ярости, но он ошибался. Эта его привычка никуда не делась, она глубоко укоренилась в нем, и ее власть была сильнее, чем когда-либо прежде. Он подготовился к контратаке, рассчитывая на жесткую реакцию. Это оправдало бы его собственную атаку.
Он ждал умного язвительного слова.
Но получил только молчание.
«Хотя бы взгляд, – подумал Бовуар. Взмолился Бовуар. – Самодовольный короткий убийственный взгляд. Что-нибудь. Что угодно». Но он не получил ничего. А эти глаза по-прежнему смотрели на него задумчиво, почти мягко.
– Мы этого ждали, – снова заговорил Бовуар. – Но есть кое-что неожиданное.
– Продолжай, – сказал Гамаш.
– Они взяли не все. Немного фентанила оставили. Для продажи здесь.
Теперь реакция последовала. Глаза старшего суперинтенданта расширились.
– Сколько?
– Не меньше десяти килограммов. Мы и их потеряли из виду.
«Не говори этого, – предупредил себя Бовуар. – Не стоит говорить это».
– Разумеется.
Он все же сказал это.
Гамаш напрягся и, когда второй удар достиг цели, сделал короткий вдох.
– Разумеется, – прошептал он. И медленно опустился на скамью для зрителей.
Он сидел и делал расчеты в уме. Согласно исследованию, которое он заказал, на килограмм фентанила приходилось не менее пятидесяти смертей. Математика несложная.
Семьдесят килограммов теперь в Штатах.
Более трех тысяч смертей.
А в Квебеке? Пятьсот живых сегодня людей умрут. Потому что он решил так сделать. Или не сделать. А за этим может последовать еще много, много других смертей. Смертей, санкционированных Арманом Гамашем.
– Месье, – позвал секретарь.
Гамаш повернулся к нему, и выражение лица секретаря вмиг изменилось. Из официального стало испуганным. Его напугало то, что он увидел в лице старшего суперинтенданта.
Залмановиц тоже увидел это и догадался, какое сообщение принес Бовуар.
