Глядя на Жана Ги, Гамаш понял, что попал в цель. Он не хотел этого, надеялся, что ошибается. Но теперь увидел перед собой еще одну жертву, еще одно искалеченное тело.
Погибло уважение, которое питал к нему Жан Ги… Не худший из трупов, да, но отрицать боль, которую чувствовал сейчас Гамаш, было невозможно. В глазах Жана Ги он пал. Как и многие другие офицеры Квебекской полиции, которые присягали закону, но нарушили его.
Тот факт, что другие делали это ради денег, а Гамаш – чтобы поставить на колени наркоторговлю, в сущности, не имел значения. Гамаш доказал, что ничем не отличается от других.
Порча начинается с малого и часто бывает оправданна. Белая ложь. Малое нарушение закона для большего блага. А потом порча, как вирус, начинает распространяться.
– Мне не хочется говорить тебе об этом, Жан Ги, но я пересек черту в первый раз, когда отдал приказ отступить и не производить аресты. Мне платят деньги за то, чтобы я охранял закон. Я присягал делать это, мне доверили эту обязанность. Но я избрал другой путь. Сегодня в суде я просто подтвердил свое прегрешение.
– Судья Корриво знает? Она поэтому вызывала вас к себе?
– Она подозревает. Спросила, на свободе ли еще настоящий убийца.
– И вы ответили?
– Я заверил ее, что обвиняемое лицо и есть настоящий убийца, но вряд ли она поверила. Она взяла время до завтрашнего утра, чтобы подумать и решить, как поступить с месье Залмановицом и со мной.
– Однако она вас отпустила, – сказал Бовуар, сразу ухватив главное.
Нахмурив брови, он размышлял над словами шефа, ощущая тяжесть в груди. Внезапно его осенило.
– Если вы пересекли эту черту, когда издали приказ, то я пересек ее, когда подчинился.
Гамаш, разумеется, понимал, что так оно и есть, но предпочел промолчать. Ночь впереди была долгая, трудная, не стоило нагружать Жана Ги лишними заботами.
Однако его зять пришел к собственному заключению. И случилось нечто неожиданное. Бовуар не согнулся еще больше под тяжестью этой мысли, напротив, ему явно стало легче.
– Значит, я виноват в той же мере, – сказал Жан Ги, и беспокойство исчезло с его лица, уступив место облегчению.
И Арман понял: проблема состояла не столько в том, что он пал в глазах Бовуара, а в образовавшейся между ними пропасти. Теперь они, по крайней мере, были вместе. В сортире. На два очка.
– Мы оба в говне по шею, – сказал Жан Ги, чуть ли не сияя от радости.
– Вот посюда. – Гамаш поднял руку выше головы и пошел в ванную причесаться. Потом он вернулся, завязал галстук. – Все готово?
– Oui. Изабель еще не звонила, но нам уже пора. Остальные собирают все необходимое. Я принес ваш бронежилет.
– Merci. – Гамаш подошел к столу, отпер еще один ящик, достал кобуру с пистолетом, закрепил на поясе, надел пиджак. Помятый, но хотя бы сухой.
Фургон с группой захвата поедет отдельно, а когда опустится темнота, агенты займут определенные им места.
И станут ждать.
Гамаш подумал, не убрать ли ему тетрадь и салфетку в ящик, не запереть ли замок, но потом понял, что это не имеет значения. Если что-то случится, если все пойдет насмарку, тетрадь поможет следователям если не разделить его позицию, то хотя бы понять произошедшее.
Они прошли по длинному коридору к лифтам. Пистолет на боку старшего суперинтенданта доставлял ему неудобство, как что-то чуждое, постороннее. Гамаш ненавидел оружие, единственное назначение которого состояло в том, чтобы убивать людей. А он видел достаточно смертей, много оборвавшихся жизней.
– Я должен был остаться с вами в зале суда, – сказал Жан Ги, нажимая кнопку «Вниз». Потом он посмотрел на Гамаша. – Мы в порядке?
– Мы всегда были в порядке, Жан Ги.
Лифт остановился, и они вошли в кабину. Вдвоем.
– Я тебе рассказывал о своем первом боевом столкновении?
– Что-то не припомню. Вы написали об этом стихотворение?
– Эпическую поэму, – сказал Гамаш, прочищая горло. Потом улыбнулся. – Non. Все гораздо прозаичнее. Я был агентом, и не совсем чтобы желторотым. Прослужил в Квебекской полиции года два. Мы брали уличную банду. Хорошо вооруженную. Провели полномасштабную осаду их бункера.
Он говорил, сцепив руки за спиной, и смотрел на сменяющиеся номера этажей на табло.
– Я вырубился.
– Pardon?
– Как только прогремели первые выстрелы. Очнулся оттого, что санитар бил меня по щекам.
– Pardon? – повторил Бовуар и уставился на Гамаша, который продолжал считать этажи.
– Я списал это на тепловой удар. Тяжелое снаряжение, ожидание, жаркое солнце. Но дело было совсем в другом. В страхе. Я был так испуган, что потерял сознание. – Он помолчал. – Хотя «вырубился» звучит немного лучше.
Он повернулся к Жану Ги, который смотрел на него, не веря своим ушам.
– Только Рейн-Мари знает эту историю. Знает правду.
Жан Ги продолжал смотреть на шефа с открытым ртом.
– Этот случай заставил меня пристальнее приглядеться к себе, – сказал Гамаш. – Готов ли я к службе, или же мои страхи всегда будут брать надо мной верх, ставя под угрозу жизнь моих товарищей. Но мне нравилась работа, и я верил в нее. И я понял, что могу не бояться и делать то, что необходимо. И так я стал работать над собой.
– Страх прошел?
– Думаю, ты знаешь ответ.
И Жан Ги действительно знал.
Страх никогда не уходил полностью. Даже у старшего суперинтенданта.
Кабинка опустилась на нижний этаж, и Бовуар вспомнил предсказания в тетради и салфетку, так аккуратно положенную сверху.
Название ресторана было напечатано веселенькими красными буквами наверху.
«Sans Souci». «Без забот».
А ниже черным фломастером: «Сжечь наши корабли».
Он вышел из кабины следом за Гамашем.
Дело было не в том, что страх пропал. А в том, что прибавилось мужества.
Глава тридцатая
В помещении бистро в Трех Соснах Изабель Лакост было прохладнее и спокойнее, чем в удушающей жаре на террасе, где клиенты расслаблялись, попивая лимонад и пиво.
Она сняла солнцезащитные очки и подождала, когда привыкнут глаза. Находиться внутри для нее было предпочтительнее по целому ряду причин.
– Мне бы чего-нибудь с градусами, – сказала Изабель, направляясь через бистро к деревянной стойке бара, за которой стоял Оливье. – Пожалуй, джин с тоником. О, и сделайте двойной. Я не на работе.
– Долгий день? – спросил Оливье, наливая джин «Танкерей» на кубики льда.
Изабель подошла к бару и кивнула, сняла крышку с одной из вазочек и взяла лакричную трубочку. Сначала откусила красные засахаренные угольки, как ее научили делать ее дети, наученные месье Гамашем.
