Глава I
Рим после поражения у Тразименского озера
В день перед майскими нонами (6 мая) 537 года римской эры, около четырёх часов утренней стражи (а точнее — за десять минут до полудня) на Латинской дороге появился конный ферентарий
[1]; он вихрем влетел в город на семи холмах через Ратуменские ворота.
По измождённому виду как лошади, так и всадника можно было сразу догадаться: они без передышки проделали долгий путь. По бокам животного сочилась кровь, ноздри дымились, пасть и удила были покрыты белой пеной. Одежда всадника была в совершенном беспорядке; на бледном лице застыло выражение ужаса.
— Беда… Я привёз вам беду, — ответил ферентарий на вопросы стражников, охранявших Ратуменские ворота, когда те приказали ему остановиться.
И, снова пришпорив коня, он продолжил свой путь, отвечая на новые расспросы привратников:
— Я из лагеря консула Гая Фламиния.
И помчался вниз, безудержно, по Ратуменской улице, через Мамертин к повороту на римский Форум.
Тем временем горожане, которым случилось по делам проходить по этим улицам либо пересекать их, с удивлением смотрели на стремглав летевшего ферентария, другие останавливались, третьи, менее загруженные делами, ускоряли шаги вслед воину.
А тот вскоре оказался на Форуме, где в этот час толпились граждане, пожелавшие присутствовать на обсуждении дел, проходившем в ближнем храме Конкордии, перед претором Марком Помпонием. Кто-то прогуливался со своим патроном, обсуждая общественные дела, кто-то сидел на ступенях Гостилиевой курии, у колонны Мения или у трёх статуй сибилл, кто-то стоял, насмехаясь над магистратами этого года, кто-то обменивался новостями о консульских армиях или о враждебном и внушающем страх войске Ганнибала.
— Беру Кастора и Поллукса в свидетели, спят, значит, наши консулы, если нет вестей от них, — витийствовал мужчина лет пятидесяти с загорелым лицом, которое пересекал широкий шрам, — не так, не так велись войны двадцать девять лет назад, когда я был молод и сражался в легионе консула Луция Цецилия Метелла, осадившего карфагенян в Лилибее; мы не были такими ленивыми при консуле Гае Лутации Катуле, который в 513 году разбил могучий карфагенский флот возле Эгатских островов, а флот тот составляли четыре тысячи кораблей; победой этой он положил конец Пунической войне, и я также был в этой памятной битве; и не так позже, в 522 году, вёл себя консул Квинт Фабий Максим Веррукоз, победитель лигуров и триумфатор.
— Ну, тогда жди мартовских ид следующего года, чтобы посмеяться над подобными действиями нынешних консулов Гнея Сервилия Гемина и Гая Фламиния Непота… Может, до той поры какое-нибудь славное дело опровергнет твоё издевательское карканье.
Так ответил ветерану шестнадцатилетний юнец, ещё носивший претексту, а старик, покачав в сомнении головой, быстро добавил:
— Да ладно… Сульпиций, чтобы я да поверил в эти дитячьи пророчества… Я очень хочу и даже призываю богов-покровителей Рима обратить меня в лжеца, но я слишком уж боюсь, что из-за консула Фламиния Республика попадёт в большую беду. Он, не совершив жертвоприношения ни Юпитеру Всеблагому, Величайшему, ни Юпитеру Датскому против всех благочестивых обычаев и религиозных традиций, не испросив даже ауспиций, надсмеявшись над людьми и богами, тайком отправился к своим легионам и принял командование ими. Хуже того, потом прошёл слух, что он принял командование двумя своими легионами вопреки ауспициям, сделанным открыто, после жертвоприношений, в его лагере, за валом; во время жертвоприношения телёнок, уже поражённый жрецами, раненый, вырвался и побежал, обрызгивая кровью окружающих.
Крик ужаса и смятения вырвался одновременно у многочисленных граждан, присутствовавших при разговоре ветерана с юнцом.
— Ох, это роковое предсказание!
— Безбожник Фламиний!
— Горе ему!
— Будь он проклят!
— Несчастные времена!
Все эти религиозные до суеверия римляне глубоко возмущались поступками консула, посмевшего издеваться над предсказаниями и дерзнувшего выступить против Ганнибала, который в прошлом году уже дважды разбил римлян — при Тицине и Требии.
— К несчастью для нас, беда его подстерегла! Помню, когда был я ещё мальчишкой в претексте, какая участь постигла в 505 году Публия Клавдия Пульхра. Консул этот увидел, что священные куры не хотят клевать рассыпанное перед ними зерно, и, разгневанный предсказанием, не соответствующим его честолюбивым намерениям, святотатственно швырнул птиц в море, крикнув при этом:
«Пусть напьются, раз уж не хотят есть!» Поэтому флот наш, которым он командовал, был разбит при Тропани карфагенянами, и девяносто три наших корабля попали в руки врага, а восемьдесят семь нашли жалкую смерть в морских волнах…
— Горе тем, кто глумится над божественным! — воскликнул кто-то из горожан.
— Горе, горе! — подхватили хором все присутствующие.
И короткое молчание наступило после этих восклицаний.
Первым нарушил его ветеран. Вскинув голову и заметив, как несколько стервятников покружились в воздухе и уселись на крышу храма Конкордии, он сказал с изумлением и тревогой в голосе:
— Спаси нас, Кибела, мать богов… Что это?
Все тут же задрали головы, раздались крики ужаса, многие побледнели от страха.
— Какое недоброе предсказание!
— Посланцы беды!
В это время ферентарий вылетел на середину форума, осадил лошадь, спрыгнул на землю, взял животное под уздцы и, протиснувшись сквозь толпу, предстал перед претором Марком Помпонием.
Тот встал с курульного кресла и, словно прочитав по лицу гонца страшное известие, спросил с тревогой в голосе:
— Откуда ты?
— Из лагеря под Аретием.
— Невесёлое известие ты привёз?
— Увы! Хуже некуда…
— Следуй за мной, — поспешно прервал его претор.
И, оставив ни с чем горожан, которые только что вместе с ним обсуждали общие дела, вошёл в курию, а за ним скрылся и ферентарий.
Гонец коротко, с трудом находя слова, рассказал претору о том, как войско, ведомое консулом фламинием, встретилось с Ганнибалом в болотистых теснинах среди холмов, окружающих Тразименское озеро, и было разбито в пух и прах. Сам консул погиб.
При этом известии претор пришёл в смятение. Тем временем толпа снаружи, привлечённая отчасти приездом растрёпанного ферентария, пришла в волнение от слухов, порождённых несколькими словами гонца, долетевшими до тех, кто стоял поближе к претору. Слухи эти разрастались, становясь всё более значительными и важными по мере своего распространения в толпе, которая росла с каждым мгновением.
