Ландмаршал перестраивал свои полки, отводил назад кнехтов, не попавших в окружение, и было ясно каждому: он освобождает поле битвы для лучших своих частей - наемников, пеших и конных. Но князья продолжали рубиться бок о бок в самой гуще боя, словно их это и не касалось, словно они не боялись, что тяжелая пятитысячная конница снова вступит в бой, сметет дружину и раздавит русское ополчение.
И конница наконец показалась - ландмаршал выжидал, когда ополчение отойдет от крепостных стен настолько, чтобы не успеть укрыться в случае неожиданного нападения. Конные наемники появились из-за Великой - казалось, они давно стояли под прикрытием леса. Но и тут князья не дрогнули и не поменяли тактики боя.
- Конница, Мстиславич! Конница! - крикнул Ширяй, и он был не один.
Смятение едва не опрокинуло русские ряды, когда Тихомиров крикнул:
- А ну спокойно! Чему быть - того не миновать!
И это после того, как под Изборском он чуть ли не силой заставил их отступать к лесу!
Тяжелые кони вышли на лед - аршинный лед конца морозной зимы. Он бы выдержал и больший вес… И когда передние ряды достигли середины Великой, три взрыва подряд прогремели над рекой. Это были не те взрывы, которыми ломали лед перед западной стеной крепости, - черный дым взлетел в небо с белого снега, вода выплеснулась вверх, и хруст льда показался долгим продолжением взрывов: трещины побежали в разные стороны, соединяясь в широкие полыньи.
Передние ряды конницы снесло взрывами, кого-то накрыло водой или затащило под лед, кто-то не успел остановиться и съехал в воду, кого-то столкнули в полыньи следующие ряды - ужасающее зрелище давки коней и тяжеловооруженных людей ненадолго остановило бой. Немцы тонули сразу - доспехи не позволяли продержаться на поверхности и мгновенья, - и вскоре темная вода в широких трещинах преградила путь остальным всадникам.
Млад вспомнил свой «подвиг» на войне с татарами: а ведь кто-то заложил порох под лед! Да так, что немцам даже в голову не пришло, что напротив их лагеря идет такая работа! И кто-то поджег огнепроводные шнуры…
Взрыв стал сигналом к отступлению - все понимали, что конница обойдет полыньи выше по течению Великой. Но им придется идти лесом, искать пологий спуск и при этом, ступая на лед, ждать еще одного взрыва… А солнце перевалило за полдень!
Ландмаршал быстро оправился от удара: полки ландскнехтов ударили в западную оконечность строя ополченцев, отрезая путь к отступлению, туда, где их не могла достать русская конница, завязшая в середине боя. Со стен по наемникам ударили лучники, но стрелы с трудом пробивали тяжелые доспехи.
Теперь ополчение вело бой на две стороны. Тихомиров развернул студентов против ландскнехтов - ему ничего больше не оставалось. Студенты дрогнули: слишком свежо было воспоминание об Изборске. Наемники отличались от хлебопашцев не только опытом, силой и хорошим вооружением - они ничего не боялись и, казалось, не щадили своих жизней. Млад думал, что впечатление это обманчиво: он не мог поверить, что люди, идущие на войну за звонкую монету, желают победы так же сильно, как те, кто защищает родину. Тогда ему не приходило в голову, что это их ремесло и, как каждый ремесленник, они гордятся своей работой.
Насколько легко ополчению далась победа над кнехтами, настолько же тяжело шел бой с наемниками. Млад не успевал подставлять щит под удары коротких мечей, ему ни разу не удалось пробить крепкую кирасу ландскнехта, студентам же, с их топорами, оставалось только защищаться - деревянное древко не могло сравниться с тяжелым железом меча. На помощь ополчению из крепости вышел запас - около тысячи ратников, что готовились принять врага на стенах. В победе защитников крепости не было никаких сомнений, речь шла только о ее цене… И немцы сделали все, чтобы цена эта оказалась высокой.
Солнце клонилось к закату, когда княжеская конница прорвалась к стенам Пскова, - ландскнехтам не было смысла продолжать бой, но они дрались с тем же упорством, что и в самом начале схватки. Они вообще не знали усталости. Млад с трудом поднимал меч, его силы едва хватало на то, чтобы не дать пробить себе голову. Рука, сжимавшая рукоять, онемела, пальцы словно свело судорогой, левая же кисть с отбитыми пальцами вот-вот должна была разжаться и выронить щит.
Ландмаршал приказал отступать, но путь к отступлению преграждала конница, и наемникам ничего больше не оставалось, как пойти на отчаянный прорыв: поразительно, как быстро их воеводы умели принимать решения и как быстро потрепанные полки смыкали ряды. Для боя с конницей у них были только короткие алебарды с гранеными копьями на концах, и строй мгновенно выставил их вперед.
Конница тоже готовилась встретить прорыв наемников - князь Тальгерт махнул руками, приказывая ополчению разойтись в стороны.
- Освободите им дорогу! - крикнул Тихомиров студентам. - Пусть уходят!
- Ребята, в стороны! К стенам, отходите к стенам! - подхватили сотники его приказ.
Оказавшись вдруг без противника, студенты растерянно смотрели по сторонам, опустив руки. И двинулись к стенам вразнобой, толкаясь и налетая друг на друга.
- Вдарить по ним напоследок… - услышал Млад сзади и оглянулся: кто, как не Ширяй, мог это предложить!
- Я тебе вдарю, - огрызнулся он. - К стенам. Быстрей. Они сейчас вас просто сметут!
- А на щиты? - тяжело дыша, спросил с другой стороны Добробой, и его подтолкнули сзади.
- На какие щиты? - рявкнул Млад, пропуская его вперед. - Отходим!
Но ландскнехты не стали дожидаться, пока ополчение освободит им путь: для плотного строя, готового столкнуться с конницей, рассеянные ряды пехоты не были препятствием. С яростным воем наемники пошли на прорыв: ополченцы едва успели выставить щиты, когда остроконечные копья на саженных древках врезались в разрозненную толпу.
Ни о каком перестроении студентов не могло быть и речи - кто смог, тот отступил. Млад развернулся лицом к строю наемников, отталкивая ребят спиной и надеясь прикрыть их щитом.
- Мстиславич! Я с тобой! - рядом встал Ширяй.
- Отходи! - успел крикнуть Млад, когда с другой стороны от него встал Добробой, и еще человек пять, выставив щиты вперед, образовали заслон для остальных отступающих.
Млад мог бы отойти еще на несколько шагов, но не смог сдвинуть с места это жалкое прикрытие.
Ландскнехты врезались копьями в их щиты. Млад видел, как Ширяя удар отбросил в сторону, он видел даже, как покатился по снегу его щит, видел, как двое ребят падают под ноги наемникам и как копье алебарды бьет в неприкрытый бок Добробою, видел, как взлетает шестопер над головой у него самого, и как опускается вниз, на лицо, и подумал еще, что и дед его не любил шлемов с наносником - неудобно смотреть. Наверное, он успел нагнуть голову: в глаза ему ударил свет заходящего солнца и показался сначала белым, а потом черным.
Млад открыл глаза и увидел сумерки. Серое сумеречное небо, на котором еще не появились звезды. Сначала он не слышал ничего, кроме звона в ушах, и не видел ничего, кроме этого неба - странно широкого, пустого и однообразного. Он медленно вспоминал, где он и что с ним, пока звон в ушах не превратился в низкий вой, прерываемый рыданием. Млад почему-то подумал о Хийси и о той ночи, когда умер Миша. Неясная, неосознанная еще боль шевельнулась в груди - рассудок возвращался медленно, невозможно медленно. Неужели человек может выть, словно пес? А ведь это воет человек… Холод идет по телу мурашками от этого воя, ледяной холод. И небо над головой холодное и пустое… Дана не велела ему сидеть на земле, но он вовсе на ней не сидит, а лежит.
