Волоту не хватило сил сочувствовать ему - чем ближе Весна приближала землю к лету, тем хуже ему становилось. К боли в суставах добавилось ощущение какого-то нароста внутри, который свербел и не давал покоя ни днем, ни ночью: хотелось разорвать не только рубаху, но грудную клетку под ней, чтобы выпустить наружу накопившееся раздражение. От него сводило ноги, а часто - и ребра, и, как Волот ни старался на людях скрыть свою болезнь, боль от внезапной судороги выдавала его.
Призраки, каждую ночь приходившие к постели князя, теперь виделись ему и средь бела дня: однажды, не выдержав напряжения, он убежал из терема в промокший лес и оказался вдруг в странном месте - его со всех сторон окружил туман, непроглядный, белый-белый. И в нем он видел смутные тени, и голоса уже не шептали, а говорили громко и отчетливо, называли его по имени и звали к себе. Волот бежал оттуда сломя голову, пока не увидел лес вокруг и берег Волхова. Доктор сказал, что это его видения и такого места в лесу не существует, но Волот не сомневался: это произошло на самом деле, такое не могло привидеться. И ему стало еще страшней - он поверил, что странная болезнь рано или поздно приведет его к смерти, что от нее нет ни лекарства, ни спасения: призраки заберут его к себе.
Разговоры о болезни князя просочились в Новгород: люди шептались удивленно и сочувственно, Волот ловил их взгляды, когда проезжал по улицам в детинец. Никто не торопился подтвердить эти слухи, и верили в них немногие. До тех пор, пока однажды на заседании думы с ним не случился припадок: судороги охватили все его тело, он упал, сильно разбив голову о каменный пол, но не потерял сознания. В детинец позвали доктора Велезара, Волота отвезли в Городище на повозке - он не мог встать, и не мог говорить, и боялся, что от малейшего к нему прикосновения припадок повторится.
В тот же день, к вечеру, к нему явился Чернота Свиблов - меньше всего Волот хотел встретиться именно с ним. Доктор отпоил князя какой-то травой и пообещал, что припадка не случится, и ему действительно стало лучше, но встретить посадника так же, как в прошлый раз, он не смог - был слишком слаб, ему едва хватило сил встать с постели. Дядька завернул его в шубы и усадил в горнице для гостей, перед очагом.
Свиблов на этот раз тоже повел себя иначе и начал разговор по-отечески.
- Я пришел не ссориться, а мириться, - сказал он, присаживаясь напротив князя. - Довольно мы играли во врагов. Не то время, чтобы делить власть. Я рад, что на нашей стороне переговоры ведет Воецкий-Караваев. Хоть он и был мне соперником на вече, я ценю его способности.
Волот сдержанно кивнул.
- Война затягивается, князь. Нам надо искать союзы, сильные союзы. Далеко не всем нравится Великое княжество Литовское, занимающее пол-Европы. И главный его противник - польский король. Воецкий-Караваев завтра выезжает в Польшу. Мне пока не хочется выносить этот вопрос в думу, я сначала хотел поговорить с тобой. Я знаю, сейчас ты с негодованием отвергнешь мое предложение, но пройдет время, и ты посмотришь на него совсем по-другому. Ты знаешь, что христиане делятся на католиков и ортодоксов?
- Я слышал об этом, - устало ответил Волот.
- Католики подчиняются папе Римскому, а ортодоксы не подчиняются никому, это самостоятельные церкви. Пока не пал Царьград, они зависели от него, но скорей духовно. Римские понтифики уже полвека хотят прибрать ортодоксов к рукам, но теперь им мешает Османская империя, под ее владычеством находятся все государства, которые раньше исповедовали ортодоксальное христианство. Русь - огромная страна. Если она сейчас примет католичество, то встанет в один ряд с Польшей и Литвой, не более. Но если мы примем веру ортодоксов, это выделит нас, и, как ни странно, противопоставит скорей Османской империи, чем католической Европе. Папа Римский захочет союза с нами, в надежде на последующее объединение церквей, но власти над нами не получит. Этот союз даст и еще одно преимущество: основываясь на нем, понтифик сможет открыто выступать против турок. Война за земли превратится в войну за христианскую веру против магометанской. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- И не хочу понимать.
- Дослушай до конца. Конечно, папская власть не простирается до бесконечности, но союз Литвы и Османской империи папа в состоянии разрушить, если захочет выступить на нашей стороне. Он имеет влияние на Ливонский орден. Польша поддержит его и, соответственно, нас. И при этом мы ничего не теряем, напротив, выходим в Европу не как варвары, а как преемники Царьграда.
- Ты говоришь о предательстве богов и считаешь, что мы ничего не теряем? - Волот сжал губы.
- Богам нет до нас никакого дела, мальчик. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты мечтаешь по ночам? Ты не только хочешь дорасти до своего отца, ты хочешь превзойти его. Ты надеешься стать самодержцем, подобно римским императорам, или я не прав?
- Не твое дело, о чем я мечтаю по ночам, - вспыхнул Волот и приподнялся: от гнева распирающее грудь нечто снова засвербело внутри и заныли суставы.
- А я, представь, согласен с тобой, хотя должен всячески сопротивляться твоему стремлению. Русь сможет объединить император, а не воевода. И твой отец добился бы единовластия, если бы прожил еще десяток-другой лет. Он не учел только одного: орудие для этого существует уже целое тысячелетие. Католическая вера стоит на непогрешимости папы, ортодоксальная - на непогрешимости имперской власти. Именно поэтому тебе надо выбирать последнюю.
- Да тебе нет до Руси никакого дела! - презрительно выплюнул Волот. - Тебя не волнует ничего, кроме серебра в сундуках!
- Может быть, я и мерзавец, - улыбнулся Свиблов, - но, поверь, и в жизни, и в государственном устройстве, и во внешних сношениях я разбираюсь лучше тебя, князь. И могу сказать: чтобы вершить людские судьбы, нельзя не быть мерзавцем. Ты поймешь это когда-нибудь. Главное, чтобы не было поздно.
Волот, который теперь виделся с доктором Велезаром каждый день, расспросил того вечером: и о католиках и ортодоксах, и о римском понтифике, и о том, должен ли человек, повелевающий чужими судьбами, обязательно быть мерзавцем.
- Знаешь, я бы не стал называть это таким откровенно недоброжелательным словом, - ответил князю доктор, - но могу подтвердить: люди, имеющие власть, отличаются от остальных. И остальным это отличие может показаться порочностью. На самом же деле - это здравый смысл, поднятый над нравственностью, отрицающий нравственность как ценность. Я бы не стал осуждать этих людей, ибо, подняв нравственность над здравым смыслом, они бы не смогли управлять народами. Я не говорю о тех, кто бессовестно набивает брюхо за счет казны, кто жиреет на чужой нищете, кто купается в золоте и предается порокам лишь на том основании, что добрался до вершины, пусть и очень высокой. Для этих людей власть - средство, а не цель. Я говорю о властителях, которые не искали выгоды, которые стремились к чистой власти. Царь Александр - вечный и незабываемый пример такого стремления. Я бы причислил к ним Олега Вещего; возможно, и князя Святослава Игоревича. И, пожалуй, твоего отца.
- Ты хочешь сказать, мой отец ставил здравый смысл выше нравственности?
