Удар нави о явь был страшней огненного меча. Две данности, столкнувшись друг с другом, высекли молнию, рожденную где-то в голове, гром раскатился внутри черепа и забился о его стенки, надеясь разомкнуть кости и вырваться наружу. Земля не успела принять Млада в объятья, она не ждала его, он упал ничком, накрыв своим телом костер, и белое пламя, которым горела пятнистая шкура, смешалось с синими язычками огня на углях.
Долгое забытье стало третьей данностью, смесью двух других: Млад блуждал в полной темноте и вместе с тем не мог встать на ноги. Он ослеп и не мог поднять век, его душила нестерпимая жгучая боль: каждый вздох казался ему последним, он думал, что больше никогда не решится вдохнуть, потому что малейшее движение усиливало боль в несколько раз. Он слышал странные звуки и странные голоса, - впрочем, то, что они говорили, не имело к нему никакого отношения, и он забывал их слова тут же, еще не дослушав фразы до конца. Кто-то брал его за руку, кто-то дотрагивался до его лица - безжизненные, холодные прикосновения пугали его только тогда, когда приближались к ожогам.
У него не было сил вырваться: то место, куда он попал, напоминало ему замкнутый круг, свернутый в хитроумный лабиринт. Время там не имело значения, но он мерил его числом мучительных вдохов. Иногда его охватывало отчаянье, иногда снисходило равнодушие, иногда на слепых глазах появлялись слезы. Млад никогда не ждал помощи и знал, что надо карабкаться из этого места самому, потому что сюда не ходят ни белые, ни темные шаманы. Да, собственно, этого места просто не существует… Эта данность - его собственное порождение.
Десять тысяч несосчитанных вдохов остались позади, когда издали до него долетел еле слышный зов. Млад не понял, кто его зовет и куда, но кто-то искал его, кто-то ждал. Это не прибавило сил и не ослабило боли, но Млад почувствовал, как дрогнули веки: надежда шевельнулась в груди, затрепетала, как крылья бабочки, прохладным ветром коснулась лица…
Еще десять тысяч вдохов потребовалось ему, чтобы ответить на этот зов, чтобы разорвать вокруг себя темноту, как паутину, и впустить в глаза свет.
Глава 11. Княжий суд
Волот долго переживал происшедшее на вече. Испуганный тем, насколько его собственные не решения даже - стремления! - отзываются на судьбе всей Руси, больше всего он хотел спрятаться, затаиться и никогда больше не высовываться: не видеть никаких снов, не говорить с волхвами, не появляться в думе, не смотреть в глаза новгородцам. Он боялся говорить вслух: чем отзовется его слово? Какую волну поднимет?
И вместе с тем… Кто должен найти убийц Белояра? Кто должен наказать Сову Осмолова за оговор честного волхва? Кто должен собирать ополчение? Кто должен писать грамоты князьям-соседям?
Грамоты соседям написал Смеян Тушич - ему ли не знать, как правильно составить бумагу? Ополчение собирал Ивор Черепанов - на то он и тысяцкий.
Волот надеялся, что оболганный волхв прибегнет к княжьему суду, но тот почему-то промолчал: до Волота и слухов о нем не доходило. Затевать же дело о том, что Сова Осмолов хотел обмануть вече, Волот побоялся. Печать на грамоте оказалась подлинной, хотя ни один человек не усомнился в правоте волхва и лжи Совы Осмолова: волхвы подтвердили это, но их слово для суда ничего не значило. Осмолов опять вышел сухим из воды!
Князь не мог понять, почему волхв оставил Осмолова безнаказанным. Если бы кто-то посмел обвинить Волота в измене, обвинить голословно и только для того, чтобы перетянуть вече на свою сторону, он бы вызвал лгуна на поединок. Даже не для того, чтобы доказать свою невиновность, а из мести, чтоб никому и никогда не пришло в голову, будто с ним можно поступить подобным образом! А если не поединок, то справедливый суд. Чтобы все поняли: ложь обязательно будет наказана! Так или иначе! А впрочем… кто же знает этих волхвов…
Смерть Белояра напугала князя больше, чем возмутила. Он помнил отчаянные слова оболганного волхва: «Неподвластная нам сила сумела заморочить нас, выдавая чужие видения за Правду. Странные люди встретились мне: люди, по силе равные волхвам, но не боящиеся лжи и предательств». Волот не мог не верить волхву, потому что волхв не может лгать. Но и не хотел верить, потому что слова эти слишком не похожи были на правду. Лишившись Белояра, он не знал, у кого спросить совета. Волхв не может лгать, но он может ошибаться.
Князь со всей горячностью взялся за поиск убийц, но и тут его поджидала неприятность: выяснилось, что у него в руках нет никакой действительной власти. Кроме дядьки и челяди, не нашлось ни одного человека, которому он мог бы отдать приказ. Верно сказал Ивор: князь только символ для новгородцев. Да, выйди он на торг и крикни, что ему нужна помощь, - новгородцы сбегутся и выполнят любую его прихоть. Но что они при этом подумают? Что у князя нет своих людей? А дружина?
Дружина слушала Ивора. А Ивор собирал ополчение и готовился к походу, ему было не до «прихотей» малолетнего княжича. Волот от злости скрежетал зубами, сжимал кулаки, орал на дядьку, но сделать ничего не мог. Не умел.
Княжий суд, который собирался раз в неделю, при близком рассмотрении оказался судом посадника. И судебные приставы, и писари, и дознаватели - все состояли в распоряжении посадника и все несли службу в детинце, а не в Городище. Волот никогда не задумывался об этом, принимая как должное свое присутствие на суде. И только теперь начал понимать: в суде он тоже был всего лишь символом, ни одного решения против Смеяна Тушича не принял, да и не всегда понимал, почему тот выносит постановление в пользу вдовы, а не сына, или в пользу младшего брата, а не старшего. Он доверял посаднику! И напрасно, потому что земельные тяжбы, коих в суде рассматривали больше всего, - это серебро, и зачастую много серебра. Кто знает, брал посадник мзду или нет? Кто знает, приходились ему родственниками эти люди или нет? А Волоту было так скучно на судебных разбирательствах! Он едва не засыпал, краем уха прислушиваясь к взаимным обвинениям, к прилюдным склокам и громким оскорблениям. Единственное, что он судил с легкостью, - это поединки. И Смеян Тушич, словно в насмешку над князем (это теперь Волот понял, что в насмешку), всегда доверял ему судить бои. И даже больше: доверял решать, кто может выставить вместо себя наймита, а кто не может.
Через пять дней после веча, скрежеща зубами, Волот отправился к посаднику на поклон. Он долго колебался, долго искал другой выход, но так и не нашел. Смерть Белояра должна быть отмщена, силы, стоявшие за его убийством, надо распознать и вывести на чистую воду, - и Волот поступился гордостью. После заседания думы он не сразу решился обратиться к посаднику, подбирал слова, поднимаясь с места, и едва не упустил нужное время: Воецкий-Караваев выходил из палаты, обсуждая что-то с думным писарем.
- Смеян Тушич, - Волот попытался вложить в голос властность и серьезность. На его слова оглянулась вся дума, некоторые даже остановились и недоуменно смотрели на князя, словно он нарушил неписаный закон.
Посадник замер, пробормотал что-то писарю и оглянулся.
- Я слушаю тебя, князь, - он улыбнулся Волоту. По-доброму улыбнулся, по-отечески. Но князь устал от их отеческих улыбок!
