- Да нет… - кашлянул Родомил. - Не в этом дело, ох, не в этом! Ты мне так и не сказал, что ты понял тогда, с Градятой… Мне это нужно знать прежде, чем я поеду в Псков.
Они шли по тропе к лесу быстро, словно куда-то торопились, на самом же деле - чтобы не мерзнуть.
Млад задумался: а не было ли все это совпадением? Возможно, вовсе и не силу Михаила-Архангела использовал Градята, а всего лишь нашел слабое место - шрам? Самое свежее воспоминание о поражении - меч? Млад ничего не смыслил в той борьбе, к которой неожиданно оказался способным. Он никогда не использовал свою силу для войны, он договаривался с богами, он призывал или прогонял дождь, чтобы рос хлеб или сохло сено.
- Я не знаю. Я могу ошибиться… - пробормотал он.
- Да что ты тянешь? - вдруг разозлился Родомил. - Почему ты всегда неуверен?
- Потому что я отвечаю за свои слова.
- Я тоже отвечаю за свои слова, - фыркнул главный дознаватель, - но я не тяну кота за хвост.
Млад не считал нужным рубить с плеча. А с другой стороны, почему бы Родомилу не знать, что с ним было и как по-разному это можно истолковать?
- Послезавтра - Карачун, - медленно сказал Млад, глядя на полупрозрачные облака и звезды между их обрывками.
- И что? - не понял Родомил.
- Нет, это я так. Ночь волшебная… Хочешь, я спрошу об этом богов?
- Хочу, - с мрачным вызовом ответил главный дознаватель. - Ты же знаешь.
По тропе они добрались до леса и шагнули под его хмурые своды.
- Мне не надо лучших людей Новгорода. Достаточно тебя одного. Ты разделишь со мной ответственность и поможешь, если я упаду вниз: не хочу опять валяться в костре, пока он не потухнет. И… не говори никому об этом. В суде ты моих слов все равно использовать не сможешь, тебе придется искать другие доказательства.
Теперь задумался Родомил.
- Послушай, - наконец сказал он, - а это на самом деле так опасно?
- Я не знаю. Я никогда не делал того, на что не имею права. Падать вниз - всегда опасно, месяца не прошло, как я снова испытал это на себе… Но я не могу сказать, что будет, если я перешагну границу. Это… внутренний запрет, понимаешь? Я просто знаю, что можно делать, а чего нельзя. И дело не в том, что меня за это каким-то образом накажут, нет… Я не был бы шаманом, если бы вел себя правильно под страхом наказания. Ты можешь наступить ногой на кусок хлеба?
Родомил покачал головой.
- Вот это - то же самое. Только гораздо более важное. Тут смешано все: гордость человека перед богами, гордость богов перед людьми. Это как просить подаяния, когда сам можешь добыть себе хлеба. А если и не можешь… На это надо решиться, надо перешагнуть через гордость. И если тебя за это пнут, как собаку, - значит, ты это заслужил. Когда я прошу дождя, я знаю, что сам не могу ухватить тучу и заставить ее пролиться над полем. Это - во власти богов, и я требую от них эту тучу и этот дождь. Но мне не придет в голову просить богов вырыть колодец и достать из него воды, когда я хочу напиться. Так же как ни один волхв не потребует победы войска в бою… Просить можно об Удаче, но не о победе.
- Может, богам нужна будет жертва?
- Я не знаю. Я даже не знаю, кто из них будет говорить со мной и будет ли. Но, судя по всему, тебе ответит Перун, ты ведь громопоклонник? И… в общем, это его дело: ответить ударом на удар. Так что - кровь.
- Бычка? - спросил Родомил.
- Нет, так много не надо, мы ведь не подкупить его хотим, а выказать уважение. Я думаю, барашка. Курица - как-то мелковато, барашек - в самый раз. Послезавтра днем сходи на Перынское капище, не в лесу же ночью его резать…
- Послушай, а почему - Карачун? Самая темная ночь…
- Самая длинная ночь, - поправил Млад, - ночь, когда Солнце поворачивает на лето. Это ночь, когда светлые боги отдали всю власть темным и со следующего дня начнут забирать ее назад. Поворот, перелом. Это кажется, что Карачун - день темных богов, на самом деле это и праздник светлых… Это - наивысшая точка их надежд на будущее.
- Ты хочешь сказать, Купальская ночь - праздник темных богов? - хмыкнул Родомил.
- И их тоже. Это равновесие… Коловращение, - Млад слепил снежок и поднял перед собой. - Вот смотри, чем выше я подниму камень, тем сильней он ударит по земле, если его отпустить. И эта сила таится в нем, пока он не начал падать. Когда он падает, то летит все быстрей, но при этом растрачивает силу, что имел наверху. И, пока он летит, между его силой и быстротой установлено равновесие. Мир всегда движется, и в нем это не падение, а вращение. Если где-то убыло - где-то прибыло. Но у того, что убыло, есть оборотная сторона - возможность прибавлять… Чем больше убывает, тем…
Млад замолчал и уронил снежок на тропинку - Родомил ничего не понял. Да и объяснял он, как всегда, плохо…
- Я понял, - кивнул главный дознаватель, - в этот день светлые боги расположены давать ответы…
- Примерно так, - вздохнул Млад.
Они вышли на поляну, где он обычно разводил костер.
- Здесь? - спросил Родомил.
Млад кивнул:
- Послезавтра приходи сюда ближе к полуночи. И… лучше, чтобы никто не знал… Никто не одобрит ни тебя, ни меня.
На следующий день Ширяй явился домой днем, как только Млад вернулся с лекции, и хотел незаметно проскочить в спальню. Но Млад с порога заметил, что с ним что-то не так: невозмутимый и полный достоинства парень напоминал побитую собаку. Сначала Млад не понял, что с ним, и хотел оставить в покое, но когда и через полчаса тот не вышел из спальни с неизменной книгой в руках, Млад забеспокоился и заглянул к нему сам. Добробой ушел в Сычёвку за молоком и еще не вернулся (поговаривали, у него там появилась девушка), и послать к Ширяю второго шаманенка не удалось.
Парень лежал на постели лицом к стене, странно вытянув руки, и не оглянулся на скрип двери - Младу показалось, что он плачет.
- Ширяй, - Млад подсел поближе, - ты чего, заболел?
Тот замотал головой, ни слова не говоря.
- Что-то случилось?
Тот снова покачал головой и ничего не ответил.
Млад окинул его взглядом - в спальне было темновато, - и только нагнувшись пониже, заметил, что на руках у парня страшные ожоги в черных разводах.
- Ты чего сделал-то, а? - сердито спросил он, догадываясь, что произошло.
- Ничего, - буркнул Ширяй и шмыгнул носом.
- Ты повернуться можешь? Я посмотрю.
- Да ничего не надо смотреть, заживет как-нибудь.
- Я тебе заживу! Поднимайся! Пошли за стол! - Млад редко кричал на учеников, но тут не удержался. Ширяй, видно, не ожидал ничего подобного и начал медленно и неуклюже вставать. Глаза у него действительно покраснели и опухли, а он не мог даже стереть с лица слезы: кисти были обожжены со всех сторон. Млад подхватил его под локоть, потому что парня шатало, довел до стола, по дороге сняв с полки полотенце, и усадил на лавку.
