- Ты никогда не думал, что обладаешь способностями волхва? - спросил Млад.
Доктор отнял руки от его плеча, и наваждение исчезло.
- Я думаю, это твое собственное расположение к врачам, - ответил он, - что-то сродни способности брать в руки горящие угли. Зная, кто твой знаменитый отец… У тебя с детства складывалось доверие к тому, кто тебя лечит. У меня нет способностей к волхованию, это подтверждали многие знающие люди. Будучи студентом, я мечтал обладать хотя бы каплей этих способностей и искал их в себе. Но - увы!
Он снова начал мять плечо Млада, словно прислушиваясь к ощущениям в кончиках пальцев, и это тоже было похоже на то, как определял тяжесть и причину болезни отец.
- Ну что я скажу, - наконец вынес решение доктор, - действительно, сильный ушиб. Никаких переломов нет, суставная сумка цела, возможно, растянуты жилы…
- Это я упал на локоть, - пояснил Млад, поражаясь способностям доктора: его пальцы словно просвечивали тело насквозь.
- А, вижу, - Велезар повернул его руку локтем к себе. - Так что - согревающие припарки, и через неделю-другую ты об этом даже не вспомнишь.
Ровно в полночь огромное колесо, охваченное пламенем, покатилось с берега Волхова на лед и положило начало веселью, знаменуя приход нового солнечного года, день рожденья солнца. А Млад смотрел, как оно набирает обороты, как языки огня петушиным хвостом отлетают назад, как оно подпрыгивает на ухабах, но не опрокидывается, и видел другое колесо - светлый лик Хорса, сброшенный с крыши капища. И заснеженная круча казалась ему зеленым валом вокруг детинца, и копоть факелов - черным дымом пожарищ. Наваждение это было столь ясным, столь отчетливым, что Млад перестал слышать звуки вокруг, кроме рева огня и потрескивания факелов.
Резвые студенты с радостными криками бежали вслед за колесом, особенно смелые направляли его движение и не давали упасть.
Огонь, зажженный на двенадцать дней в честь прихода Коляды, принесли с капища Хорса в детинце. И если неугасимый огонь в Перыни зажгла молния, то этот огонь зажигало солнце в день летнего солнцестояния, в день своего наивысшего подъема.
- Младик, - Дана тронула его за руку, - что с тобой? Что-то случилось?
- Нет, ничего, - он тряхнул головой, прогоняя видение. Шум праздника неожиданно ударил в уши: музыканты уже старались вовсю, песня, пока еще неслаженная, постепенно звучала все громче, еще не смолкли радостные крики, появились первые хороводы, и самые ярые плясуны университета, скинув полушубки, заводили народ.
- Тебе надо выпить, - решительно сказала Дана и потянула Млада к бочке с медом. - Сдается мне, что ты еще не проснулся.
- Я проснулся, - ответил он, пожав плечами.
Ночь была ясной и безветренной, высокий огонь костров летел в небо, освещая все вокруг ровным рыжим светом: расчищенный и утоптанный снег, молодые разгоряченные лица, изваяния богов, снисходительно взирающих на людское веселье.
Вокруг бочки толкались студенты, ковши с медом ходили по рукам, возвращались к виночерпиям и снова уходили в толпу. Студенты сменяли друг друга и, выпив горячего меда, бежали к хороводам.
- Млад Мстиславич! - вдруг окликнули его. - Выпей с нами!
Ребята с третьей ступени.
- Эй! Налейте Млад Мстиславичу!
- Кружку сюда!
- Не хлебай по дороге! Сюда передавай!
- До дна!
Они встали в круг и оттеснили от него Дану.
- С Млад Мстиславичем - до дна!
Десяток кружек с глухим стуком столкнулись в середине круга, расплескивая мед на снег - в жертву богам. Млад пил горячий мед, но не ощущал ни его вкуса, ни веселья, ни радости. Праздник казался ему сном, видением, наваждением. А явь, скрывавшаяся за ним, была слишком страшна, чтобы на нее смотреть.
- Млад Мстиславич, а с нами? Слабо?
Четвертая ступень.
И он пил. Пил до дна. С подготовительной ступенью, и с первой, и со второй… Пил и не чувствовал хмеля.
- Младик, я не имела в виду - напиться. Я говорила - выпить, - Дана наконец вытащила его из круга студентов.
Хороводы кружились все быстрей, песни гремели все громче, гусляры рвали струны, жалейки заходились от задорного свиста, бойко стучали ложки, звенели бубны.
Горящие стрелы впивались в крыши домов…
В середине одного из хороводов Млад увидел Ширяя - тот в одной рубахе, без шапки отплясывал вприсядку перед той самой девочкой, которая кружилась так быстро, что ее расстегнутый полушубок летал вокруг нее широким кругом. Хоровод, в котором уже смешались парни и девушки, бежал вокруг них, и Млад не поспевал за ними глазами.
Крепостные стены обваливались под ударами пушек, погребая под собой тех, кто не успел отбежать в сторону…
- Здорово, Мстиславич! - перед ним появился румяный, запыхавшийся Пифагор Пифагорыч. - Чего не весел?
- Я? Я весел, - ответил Млад и улыбнулся.
- А чего не в хороводе? Я и то тряхнул стариной! Может, выпьем понемногу?
И он выпил с Пифагорычем.
Остроконечные алебарды разрубали кольчужные доспехи, и кровь лилась на их короткие рукояти…
Музыка не смолкала ни на миг, Млад смотрел на знакомые лица и вдруг ясно увидел, как один из студентов падает на колени: тяжелая стрела вошла ему в солнечное сплетение и вышла с противоположной стороны, чуть в стороне от позвоночника. Он видел, как струйка крови потекла из угла рта на подбородок, видел, как побелело удивленное лицо и пальцы судорожно сжали воздух…
Млад тряхнул головой - парень, подхватив под руки двух сычёвских девчонок, отстукивал каблуками чечетку. Будущего не знают даже боги…
Тяжелая конница топтала копытами жалкий пеший строй, ломая выставленные навстречу ей копья…
Явь проступала сквозь наваждение праздника, и сквозь разухабистую, горячую песню слышались предсмертные стоны и бряцанье оружия. Явь мокрой тряпкой стирала нарисованное цветным грифелем веселье, обнажаясь перед Младом, словно бесстыжая девка.
- Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то? - крикнул студент с третьей ступени, а Млад видел перед собой безногого калеку, рыдающего и царапающего лицо.
Будущего не знают даже боги…
Он смотрел и видел мертвецов, сотни мертвецов вокруг… Пляшущих, обнимающих девушек, поющих и пьющих мед. Они были счастливы, жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, плескалась на дне кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета.
Огонь, зажженный самим Хорсом, жег Младу глаза. Будущего не знают даже боги… Сомнения, конечно, не самая вредная вещь, но на войне нет места сомнениям. И ополчение не должно уйти из Новгорода. Любой ценой. Всеми правдами и неправдами. Родомил прав.
- Мстиславич, чего стоишь? - Пифагорыч подтолкнул его в спину. - Иди! Покажи недорослям, как в наше время умели плясать!
