Черная фигура бесшумно шла к берегу, и полы балахона двигались в такт ее широким шагам. Мерцающие холодным светом зрачки не были похожи на звериные, Маринке показалось, что под капюшоном прячутся очертания треугольной головы огромного змея. Ужас выступил на лбу мелкими каплями пота, она силилась зажмуриться, но веки ей не подчинялись. Не дойдя до Маринки двух шагов, некто вскинул руки: широкие рукава развернулись, как крылья черного ворона, и окутали Маринку с обеих сторон. Только вместо человеческих рук в рукавах пряталось нечто очень гибкое и мускулистое. Оно обвило ее шею, как хвост удава, перекрывая дыхание; капюшон сполз назад, и змеиная голова глянула ей в глаза неподвижными фосфоресцирующими зрачками. Из еле заметной прорези рта змей выбросил вибрирующую раздвоенную ленту языка, и она коснулась Маринкиного лица - холодная, влажная, мгновенно ощупавшая кожу.
Она хрипло кричала и хлестала по лицу руками, пытаясь стереть с лица кошмарный поцелуй, содрать кожу, до которой дотрагивался раздвоенный язык. Футболка, ладони, лицо, волосы - все промокло от пота, стало отвратительно клейким, спальник облепил тело, и ей казалось, что змеи все еще опутывают ее со всех сторон.
Старуха на руках вытащила извивавшуюся Маринку во двор и окатила водой из ведра. Вода была не холодной, а приятно прохладной, чистой, смывшей с кожи душный кошмар.
- Еще… - выдохнула Маринка, догадываясь, что не спит.
Авдотья Кузьминична повторила процедуру отрезвления. И откуда в ведре бралась вода? До колодца-то оставалось не меньше двадцати шагов!
- Что ж ты, детонька… - пробормотала старуха и взяла Маринку на руки, как ребенка, - пойдем-ка скорей обратно…
В избушке уже горели свечи, Авдотья Кузьминична усадила ее на сундук, раздела догола и завернула в шубу вместо липкого спальника. И вовремя - после обливания Маринку начал бить озноб, и воспоминание о кошмаре его только усиливали. Лицо горело и саднило.
- Посмотри, что с личиком-то сделала… - бабка сунула ей в руки блюдечко, и Маринка с ужасом увидела широкие кровоточащие царапины, располосовавшие щеки, и губы, и нос.
- Ой, мамочка! Что же теперь делать? - стуча зубами, выговорила она.
- Да ничего. Сейчас тряпочку приложим, и все пройдет. Не бойся.
Старуха вынула из кармана что-то вроде носового платка, вытащила из-под столика бутыль с мутно-белой жидкостью, похожей то ли на молоко, то ли на самогонку, и плеснула немного на тряпку.
- Мертвая вода. Запоминай, все раны исцеляет, кости сращивает, даже голова отрубленная на место прирастет, если ее мертвой водой сбрызнуть.
- Что, и человек оживет? - Маринка поморщилась от прикосновения носового платка к лицу.
- Нет, - усмехнулась старуха, - на то живая вода нужна.
- И где берут эту живую воду?
- Лучше бы спросила, где берут мертвую. Живая вода в ручейке бежит, на крыльцо выйди да посмотри. Глубоко, конечно, но достать-то можно. А мертвая вода - в молочной реке Смородине. И попасть туда непросто.
- И как, если у меня есть и живая и мертвая вода, я кого хочешь оживить могу?
- Увы. Если бы это было так! Люди бы вообще не умирали.
- Тогда зачем живая вода нужна?
- Не скажи. Нужна. Из царства мертвых вернуться. Не твоего ума дела, в общем. Что ж тебе приснилось-то, что ты с лицом своим такое сотворила?
Маринка посмотрела в зеркальце - ни одной царапины не осталось, будто их и не было. Еще одно волшебство… И лицо вроде бы помолодело: исчезли недавно появившиеся «гусиные лапки» вокруг глаз, щеки зарумянились, глаза заблестели.
- Мне приснился монах, - с готовностью ответила она, - он мне с самого детства снится. Я его называла «человек-смерть». Только сегодня он был еще и змеей.
- Монах? Ну-ка расскажи мне про этого монаха. Может, ты и наяву его встречала?
Маринка хотела рассказать про заброшенный пансионат, в котором они видели оборотней, но вовремя вспомнила о клятве огнем. Игорь так строго относился к обещанию, что она сама наконец начала принимать его всерьез.
- Нет, не встречала. Он мне только мерещился, - сказала она, - в сером балахоне, с капюшоном.
Старуха насупилась и замолчала, как будто размышляла о чем-то. А потом начала говорить.
- Знаешь ли ты, милая моя, что с тобой произошло? Почему смерть на плечо тебе села?
- Нет… - Маринка привстала.
- Я тебе расскажу. Монах этот, как вы его называете, на самом деле, конечно, никакой не монах. Хитрый он, подлец, и сила в нем есть. Моих сторожей он за версту обходит, словно нюхом их чует. И со мной встречаться не хочет, понятно почему. Как уж, верткий и ушлый. Только рано или поздно я его, убивца, достану.
Старуха с недоброй усмешкой потрясла головой.
- А что он сделал? - спросила Маринка.
- Есть на свете такая вещь - ниточка судьбы. И есть время. В этом мире время - всего лишь секунда, которой ты живешь. Прошлого не воротишь, а в будущее не заглянешь. Ниточка судьбы вьется и через эту секунду перекатывается. И если на ниточке завязать узелок, то она разорвется, как только узелок до этой секунды добежит. Вот этот подлец на твоей ниточке узелок и завязал. Человек с узелком на судьбе чует его, знает, сколько ему осталось, а узелка развязать не может.
- А почему я никому не могу сказать, сколько мне осталось? - спросила Маринка, думая не столько о себе, сколько об Игоре.
- Потому что надеешься. Вслух сказанного не воротишь, не изменишь. Слова - штука странная, вещная. Словом беду отвести можно, а можно приманить. Поэтому человек с узелком и спешит кому-нибудь рассказать о своем знании, отвести беду. Но открыть постороннему свою судьбу - это уже совсем другое, это опасно, это судьбе наперекор пойти, а судьба этого ох как не любит! Так что и не говори никому, ничего хорошего из этого не выйдет.
- А зачем ему это понадобилось? Почему он это сделал?
- Решил, что имеет право чужой жизнью распоряжаться. Без малого сотню человек погубил. Недаром он тебе в кошмарах снился. «Человек-смерть»! Так и есть, точно так и есть. Убийца, хитрый и безжалостный.
- Но почему? Я не понимаю! Это что, искусство ради искусства? Или он, как Раскольников, Наполеоном решил сделаться?
- Да нет, Наполеоном ему быть неинтересно, - старуха проглотила и Наполеона и Раскольникова, как будто знала о них всю жизнь, - тут другое. Люди с такими способностями очень несчастны, если разобраться. Они не видят в жизни радости. Чем сильней они становятся, тем меньше им нужна их сила. Есть те, кто смиряются с этим, живут игрой ума или тихо прозябают где-нибудь в глуши. Но если в человеке что-то пошло вкривь, если он не умеет увидеть мира таким, какой он есть, не чует его лада и порядка, тогда он ставит себе задачу, которая идет вразрез с этим порядком. И думает, что, добившись цели, будет счастлив. Нет, не будет.
