Во многих старых английских библиотеках на шкафах до сих пор сохранились места для списка книг, иногда искусно украшенные; они напоминают доски для объявлений или же гимнов и псалмов в церквях. Кое-где рамка, в которую вставлялся список, снабжалась даже одной или двумя деревянными дверцами: когда списком никто не пользовался, эти дверцы закрывались. Это не только придавало библиотеке изящества (и до сих пор придает: пример — Библиотека Рена в кембриджском Тринити-колледже, где, стоя в центральном проходе, вы видите лишь деревянные панели и между ними — ниши книжных полок). Благодаря дверцам поверх указателей библиотека не выглядела как выставка ресторанных меню. Возможно, дверцы на указателях были нужны и для того, чтобы чернила не выцветали под солнечными лучами: даже когда книгопечатание стало повсеместным, списки содержимого книжного шкафа, которое было уникальным и часто менялось, библиотекарь писал от руки.
Открытые или закрытые каталоги дожили до наших дней в форме ярлыков и указателей на торцах шкафов в библиотеках и книжных магазинах. Конечно, там перечисляются не все книги, но в книжном магазине ярлыки и указатели часто обозначают категории (например, «История» или «Техника»), а в библиотеке — шифры. Сегодня книги в рамках одной категории или шифра расставляются по алфавиту и нумерации, поэтому обычно мы быстро находим нужную книгу или же понимаем, что ее в этом собрании нет либо она сейчас недоступна. У себя дома мы хорошо знаем, что хранится в наших книжных шкафах, так что редко наводим там строгий порядок. Впрочем, как я не раз подчеркиваю в этой книге, особенно в приложении, есть исключения, а также некоторые исключительные библиофилы.
Поскольку точное местонахождение книги можно определить по ее номеру на полке (если нужно, сверившись со списком), то отыскать ее на полке — или, вернее, в разделе — было просто. Благодаря такой системе вовсе не обязательно было искать имена и названия на корешках. Если на книгах, стоящих в шкафу, и обнаруживались какие-то отчетливые слова, они были написаны либо прямо на переднем обрезе страниц, либо на лентах, застежках или других приспособлениях, которыми книга стягивалась. (Такие приспособления были необходимы, потому что ничем не стянутые пергаментные листы начинали идти волнами, а книга от этого разбухала: передний край становился в два-три раза толще корешка. После появления печатных книг от завязок и застежек чаще всего отказывались; бумажные страницы более или менее плоско и компактно лежали между переплетными крышками, особенно если книги на полке стояли плотно.) Некоторые прикованные книги можно было опознать по ярлычкам на цепи (когда-то такие ярлычки привязывали к свиткам).
Книжный шкаф в Англии стал превращаться в привычный нам предмет мебели приблизительно в XVI веке, когда началась Реформация. Монастырские библиотеки на самом деле были «публичными библиотеками Средневековья»
[130], а крупнейшие обители — центрами культуры и образования своего времени. Например, именно там дети получали начальное образование и готовились в университеты. Но всего за три года, между 1536-м и 1539-м, «вся эта система была уничтожена напрочь, как будто ее никогда не существовало»
[131]. Движение гугенотов во Франции проявляло ненависть к духовенству «вполне открыто, разрушая церкви и монастыри, и уничтожая то, что в них хранилось»
[132], а в Англии наблюдалось «подавление монашеских орденов и уничтожение, насколько было возможно, всего их имущества». В XVI веке протестантская Реформация нанесла сокрушительный удар по развитию библиотек и библиотечной мебели.
По некоторым оценкам, «репрессии коснулись более чем восьмисот монастырей, в результате чего погибли восемьсот библиотек разных размеров и значимости — от библиотеки Кентерберийского собора, насчитывавшей две тысячи томов, до небольших прихрамовых библиотек, где было мало книг, помимо обычных богослужебных»
[133]. После такого разорения к 1540 году «в Англии остались только библиотеки в двух университетах и в старейших соборах». Во время Французской революции 1789 года книги из разграбленных монастырей переправлялись в соседние города, но при Английской Реформации никто не пытался организованно «спасать хоть какие-то книги из тех, что еще недавно наводняли монастыри»
[134]. Более того: «здания сносили, а стройматериалы продавали; посуду отправляли на переплавку; книги же либо сжигали, либо подвергали гнуснейшему употреблению, на которое только годно потерявшее ценность печатное слово»
[135]. По данным современных исследователей, среди примеров такого употребления — выдирание листов из манускриптов, чтобы завернуть еду, почистить ими подсвечники или надраить сапоги. Некоторые книги на кораблях вывозили в другие страны: выгода этих стран была для Англии горьким убытком
[136]. Страницы манускриптов использовали в качестве форзацев, прессовали из них картон для обложек первопечатных книг
[137].
Само изобретение печати, возможно, повинно в том, что лишь немногие манускрипты уцелели до наших дней и нынче «дают нам несовершенное представление о том, каковы были остальные»
[138]. В связи с экспансией печатных книг — а многие ранние печатные книги были перепечатками манускриптов и, значит, один тираж в сотни или тысячи раз умножал то, над чем месяцами корпели переписчики, — манускрипты, по крайней мере их содержание, теперь ценились мало. Кроме того, в то время было мало собирателей книг, поэтому не было рынка сбыта, даже с учетом низких цен.
У университетских библиотек дела шли немногим лучше. В оксфордской Бодлианской библиотеке, достроенной около 1480 года, к середине XVI века хранилось довольно много манускриптов; самыми важными из них были около шестисот манускриптов, пожертвованных Хамфри, герцогом Глостером, еще до строительства здания. Когда в 1549 году король Эдуард VI послал своих уполномоченных в Оксфорд и Кембридж для реформирования библиотек, они пощадили только три манускрипта
[139]. Среди погибших манускриптов некоторые действительно были богословской литературой, а во многих «не содержалось ничего подозрительного, кроме ярких буквиц»
[140], из-за которых они походили на религиозные труды.
Погибло столько книг, что полки, разумеется, оказались пустыми и ненужными. Члены Оксфордского сената должны были «от имени университета продать столы и шкафы из публичной библиотеки. Ежели книг более нет, какая нужда хранить полки и шкафы, содержимое которых никто не потрудился восполнить? Университет же от сей продажи может выручить честную, хоть и невеликую прибыль»
[141]. В других библиотеках, где оставались какие-то книги или же начальство собиралось заставить полки печатными изданиями, продавать мебель не торопились, но еще долго там не требовались новые полки или перестановка мебели, чтобы вмещалось больше книг. «Понадобилось почти сто лет, чтобы производители библиотечной мебели изобрели какие-то новшества»
[142]. Тем временем старая библиотечная мебель — как правило, одна-две полки над кафедрой с фиксированным сиденьем — оставалась стандартом, хотя когда-то ее облик обусловила необходимость приковывать книги цепями. Именно такая сила привычки придает форму многим окружающим нас предметам. Эта форма со временем меняется не потому, что она устарела, а потому, что перестала отвечать требованиям. В истории книжных шкафов такой момент наступил лишь тогда, когда полки вновь стали переполняться книгами.
