Как писец сам не переплетал кодекс, так и издатель на заре книгопечатания, как правило, не переплетал книги. Хотя печатники иногда переплетали и продавали собственные книги, производство и торговля скоро стали процессами раздельными
[244]. Печатник по закону уже не мог продавать свои книги непосредственно публике, если не был зарегистрирован как книгопродавец. В XVII веке книготорговцы обычно держали переплетные мастерские. В следующем столетии торговцы остались посредниками, но работу выполняли уже профессиональные переплетчики
[245]. Если книги переплетал сам книготорговец или нанятые им переплетчики, это называлось обычным переплетом. Такие переплеты встречались более или менее повсеместно, как и переплеты большинства сегодняшних книг. Но, разумеется, были и другие варианты: «богатые частные коллекционеры по-прежнему переплетали книги роскошно; их книги одевались в дамаст и бархат, а не в кожу»
[246]. Понятно, что в обычных книжных лавках таких переплетов не было.
Во времена Пипса книготорговцы часто по совместительству были и издателями, выпускавшими собственную продукцию. Ясно, что так работали не все, но каждый книготорговец старался предложить покупателям уникальный ассортимент. Поэтому Пипс захаживал во многие лондонские книжные лавки; свои покупки он относил независимому переплетчику, который сшивал их в готовую книгу. Переплет книги зависел от бюджета и вкуса покупателя: и то, и другое, конечно, могло меняться, и в XVII веке у покупателей были свои переплетчики — как у нас сегодня есть свои сантехники, врачи и маклеры. Пользуясь услугами одного и того же мастера, такие коллекционеры, как Пипс, могли переплетать свои книги одинаково: такое нередко можно увидеть в старых библиотеках, да и в новых, подделывающихся под старину.
Если покупатель хотел, чтобы все его переплеты были похожи, он мог переплести все свои книги одновременно. В 1665 году так поступил Пипс: посредником между владельцем и переплетчиком выступил книготорговец или издатель. В январе того года Пипс записал в дневнике: «Утром отправился к своему книгопродавцу и дал ему исчерпывающие указания, как переплести большую часть моих старых книг, дабы в скором времени все стоящие в кабинете тома были в одинаковых переплетах»
[247]. Похоже, переплетчик управился с работой в две недели — по прошествии этого срока Пипс записал: «Спустился в кабинет, сидел меж моих новых книг, которые теперь радуют мой взор: почти весь кабинет переплетен одинаково»
[248]. Но уже через полтора года Пипс обращался к переплетчику лично: в августе 1666 года он написал, что отправился «на подворье Святого Павла договориться с переплетчиком, чтобы он пришел и красоты ради вызолотил корешки всех книг, кои я поставлю в новые шкафы, когда они прибудут»
[249]. Всего через несколько недель Пипс опять тревожился из-за нехватки места в шкафах:
Все утро расставлял книги в моих шкафах для чтения в будущем году; их число настолько увеличилось по сравнению с прошлым годом, что мне придется проститься с несколькими книгами, чтобы освободить место для книг получше, и я твердо решил не держать у себя больше книг, чем могут вместить мои шкафы
[250].
Разумеется, со временем Пипс заказал новые шкафы. Посетитель, побывавший в его библиотеке в 1702 году, увидел, что книги «расставлены по девяти шкафам, украшенным отменной позолотой и оснащенным выдвижными дверцами». Более того, посетитель уверял, что книги «стояли в таком строгом порядке, что его лакей, сверившись с каталогом, мог с закрытыми глазами верно указать пальцем на любую из них»
[251]. Каждый шкаф и каждая полка у Пипса были пронумерованы; передняя из каждой пары сдвоенных полок носила литеру a, а задняя — b. Чтобы найти книгу, читатель находил ее уникальный номер в каталоге: нумерованный список указывал ищущему нужный шкаф, полку и место на полке. Книги Пипса стояли корешками наружу — как раз в то время это стало модным; многие переплеты были позолочены, буквы на них были вытиснены. Тома в начале и в конце каждой полки были неброско помечены: ближе к верху корешка Пипс проставлял их каталожные номера, чтобы книги было проще расставлять и искать.
Какой бы нарядный вид ни имела изящно переплетенная книга, не все были готовы тратить на переплеты или на шкаф для торжественной их демонстрации так много денег, как Пипс. Он и сам проводил различие между книгами, которые надо переплести «для потомства», и остальными:
Ходил на Стрэнд, к своему книгопродавцу, и там купил пустяковую, дурную французскую книжицу, которую переплел просто, не желая тратиться на лучший переплет, потому что положил, прочитавши, сжечь ее, дабы она не стояла ни в списке книг, ни среди них: если ее обнаружат, это только опозорит библиотеку
[252].
Уильям Дагдейл, английский антиквар, которого называли также «великим плагиатором», приобрел в глазах ученых середины XVII века, с которыми много общался, характерную репутацию
[253]. Значительная часть работ самого Дагдейла опиралась на чужие труды, но «у него был особый талант доводить до публикации ту работу, которую прочие оставляли в форме разрозненных заметок; нельзя сомневаться, что для науки он служил своего рода сигнальною связью»
[254]. Среди самых знаменитых трудов Дагдейла — совместная публикация с Роджером Додсуортом
, который усердно разыскивал источники, позднее ставшие основой его книги «Монастикон, или Книга об английских монастырях и монахах» (Monasticon Anglicanum). В этой книге было представлено много оригинальных документов, связанных с английским монашеством.
Именно экземпляр «Монастикона» занимает почетное место на столе, перед которым сидит Дагдейл на офорте Вацлава Холлара (1656)
[255]. Книгу легко опознать: ее заглавие на передней обложке отлично читается (в то время это был один из способов помечать переплетенные книги). На столе лежит и другая книга; она повернута к нам передним обрезом, на котором читается заглавие: «Иллюстрированные древности Уорикшира» (The Antiquities of Warwickshire Illustrated); эта книга, целиком принадлежащая перу Дагдейла, вышла на следующий год после первого тома «Монастикона».
