Стокер всмотрелся в фотографию.
– Этот тот же человек, что подошел к тебе на вокзале?
Я кивнула, и он вернул мне листок. Фотография была сделана за несколько лет до того, как Мэри-Кэтрин де Клэр сменила имя и взошла на сцену. На ней было милое девичье платье, она стояла позади стула, на котором сидел ее брат, серьезный, во взрослом костюме, но такой же тонкокостный и с теми же изящными чертами, что и сестра.
– Почему он ничего мне не сказал? – пробормотала я.
Стокер пожал плечами.
– Может быть, ему казалось, что это слишком личное признание для такого многолюдного места, как вокзал.
– Может быть.
Я стала читать дальше, все больше узнавая о своей матери. Она прославилась как талантливая исполнительница трагических ролей, получила всеобщее признание после ролей Джульетты и Офелии. Но наибольшую известность приобрела ее Федра в английской постановке «Федры» Расина. В статье была ее фотография в белоснежном одеянии: она рассматривает бутылочку с ядом, решая свою судьбу. Я подняла глаза.
– Думаю, ты заметил, что все ее лучшие роли – с самоубийствами?
– Это ничего не доказывает, – в его голосе слышалось недоверие.
– Наверное, нет, – признала я и стала копаться в других бумагах: там были некрологи, заметки о ее спектаклях и две фотографии.
– Господи, – выдохнула я, – Стокер, смотри.
Я передала ему фотографию Лили Эшборн с младенцем на руках. Он прочитал:
– «Я с малышкой. Декабрь 1862 г.». Тебе здесь шесть месяцев.
Я была пухлым младенцем; для фотографии меня ровно усадили маме на колени. Наверное, я двигалась, потому что мое лицо немного смазалось с краю. Но лицо Лили было идеально неподвижно, момент, остановленный навеки; так бабочку-птицекрылку во всей красе пришпиливают к куску картона. С тех пор прошло почти двадцать пять лет, но красота Лили Эшборн останется нетронутой до тех пор, пока не разрушится эта фотография. Я присмотрелась внимательнее и увидела, что сжимаю в пухлой ручке маленького бархатного мышонка. Честер.
Не говоря ни слова, Стокер протянул мне один из своих красных носовых платков, чтобы я могла вытереть слезы. Я посмотрела на вторую фотографию. На ней снова оказалась я, и она была сделана тогда же: на мне то же белое платьице с вышивкой – но Лили на ней не было. На сей раз меня держали две дамы с застывшими в напряжении лицами. Лили, конечно, умела естественно держать себя перед камерой, и так же легко она, наверное, чувствовала бы себя, позируя портретисту. Но эти две женщины не привыкли к тому, чтобы их фотографировали. Острые подбородки, сжатые губы, на лице беспокойство. Но я все равно их узнала.
– Это же тетя Нелл и тетя Люси! – воскликнула я. – Сестры Харботтл. Я всегда думала, что они забрали меня из сиротского приюта, но, очевидно, они были знакомы с моей матерью.
Я перевернула снимок. Тем же витиеватым почерком, теми же сиреневыми чернилами на нем было написано: «Малышка с Элли и Нэн».
– Не понимаю, кто такие Элли и Нэн?
Мы вместе стали копаться в документах, и наконец Стокер торжествующе вытащил какой-то листок.
– Вот оно. В этой статье о ее американском турне говорится, что мисс Эшборн будет путешествовать со своей костюмершей Нэн Вильямс и горничной Элли Вильямс, сестрами.
Я откинулась на подушки, напряженно пытаясь в этом разобраться.
– Глупости какие-то! Зачем Нэн и Элли Вильямс вздумалось менять себе имена на Люси и Нелл Харботтл, а мне давать имя Вероника Спидвелл? Ты заметил: ни одного указания на то, как звала меня моя мать, только «малышка». Что все это значит?
Он продолжал перелистывать бумаги, но больше ничего обнаружить не смог.
Наконец мы сдались, собрали документы в строго хронологическом порядке и снова перевязали лентой. Я разлила нам еще агуардиенте, мы молча пили, и нам было так спокойно вместе, как может быть братьям по оружию, а мысли наши все крутились вокруг этих бумаг.
– Возможно, – сказал Стокер, вытягивая вперед обутые в сапоги ноги, – твой отец очень многим рисковал из-за твоего рождения.
– Что это значит?
– Помнишь письмо твоей матери Максу? Она утверждает, что ей не нужны деньги твоего отца. Значит, они у него имелись в наличии. И он отказывался ради семьи признать твое рождение. Какими бы ни были его отношения с твоей матерью, они уже закончились, когда тебе было несколько месяцев, вероятно, из-за помолвки с другой женщиной.
– А Лили была безутешна, – продолжила я его мысль. – Хоть и косвенно, но все же в этом письме она даже угрожала ему самоубийством. А может быть, в общении с моим отцом она выражалась прямее? А ему нужно было думать о семье, деньгах, репутации. Должно быть, он как минимум происходил из семьи зажиточных купцов.
Стокер покачал головой.
– Я бы добавил к деньгам благородное происхождение: не меньше чем мелкопоместный дворянин.
– Ты правда так думаешь?
Его красивые губы тронула презрительная усмешка.
– Если я что и могу унюхать, так это вонь мне подобных, когда они пытаются прикрыть свое лицемерие. К тому же она была известной красавицей, успешной актрисой, такая женщина не стала бы обращать внимание на бедняка без имени. Нет, чтобы ее заинтересовать, нужен был мужчина с громким именем, со связями…
– В твоих устах она выглядит чересчур корыстной, – воспротивилась я.
– На этом строятся многие романы, – просто ответил он. – Это обмен благами. Он принес в этот союз деньги, она – конечно, красоту.
– Не думаю. Она упоминала в письме к барону, что они любили друг друга.
– Возможно. Но вначале, чтобы она заметила его среди всех остальных толпящихся перед сценой и за кулисами Джонни, он должен был обладать чем-то особенным. Он был или очень-очень богат, или очень красив.
– И очень-очень жесток, – добавила я. – Только вообрази: соблазнить Лили Эшборн, первую красавицу того времени, а затем так хладнокровно бросить ее, когда у нее родился ребенок. Конечно, она чувствовала себя опустошенной.
В голосе Стокера послышалось напряжение.
– Знаешь, может быть, и он тоже. Если она была права, то и он любил ее, по крайней мере, какое-то время. Вероятно, семья заставила его жениться на другой женщине.
– И тогда он порвал с Лили и отказался от собственного ребенка без единого слова? Не очень это похоже на любящего человека.
– Иногда чем сильнее у мужчины чувства, тем меньше он способен им следовать, – хрипло сказал он, – или о них говорить.
Я допила свою порцию агуардиенте.
– Я не стану будить твоих демонов, Стокер.
Он пожал плечами и подлил себе из фляжки.
– Это мои самые близкие товарищи вот уже пять лет. Мы старые друзья с моими демонами.
