А я тем временем составляла список всего, чего лишилась. «Шляпная булавка, шляпка с фиалками, револьвер леди Корделии, все пропало», – стонала я. А вот маленький бархатный мышонок пережил мое подводное плавание. Я положила его в теплое незаметное местечко у камина, пока Стокер развешивал свои вещи. Я не считала Честера детской игрушкой; он просто был чем-то вроде талисмана, но Стокер, конечно, начал бы над этим подшучивать, а мне сейчас совсем этого не хотелось.
Я очень расстроилась, выяснив, что мой компас насквозь промок, и решила просушить его. Ворча, я трясла и поворачивала его и так и сяк, надеясь, что стрелка начнет двигаться.
– Проклятье. Кажется, вода попала внутрь, и он сломался, – пробормотала я.
Стокер подошел ко мне и посмотрел мне через плечо.
– Дай я попробую. Мне нравится чинить всякие механизмы, – сказал он, забирая у меня компас. – Откуда он у тебя?
– От тети Люси. Она сказала, что с ним я всегда найду дорогу домой, и с тех пор я везде ходила только с ним.
Он поворачивал его, рассматривая со всех сторон.
– Дорогая штучка и тяжелая для такого размера.
– Да, тетя Люси была такой: если у нее оставалось всего несколько пенсов, она предпочитала купить на них цветы, а не хлеб. А тетя Нелл была ее противоположностью, абсолютно практичной во всем. Она не одобряла склонности к транжирству у тети Люси. Вообще-то, она и компас этот терпеть не могла, наверное, именно потому, что он такой дорогой.
– Терпеть не могла? – спросил он, но голос у него был отсутствующим, а все внимание – приковано к вещице у него в руке.
– Да, он висел у меня на цепочке, когда я первый раз зашла к ней в комнату после ее апоплексического удара. Она увидела его и так разъярилась, что доктору пришлось сделать ей инъекцию морфина, чтобы она успокоилась. С тех пор я при ней его не носила, чтобы не расстраивать ее.
– Интересно, – пробормотал он. Он поднес компас к уху и сильно потряс.
– Стокер! Что ты делаешь? Ты же его сломаешь!
Тогда он приблизил его к моему уху.
– Слушай.
Он еще раз потряс его, и тогда я услышала слабый, но совершенно отчетливый стук.
– Что же это…
Я взяла компас и провела большим пальцем по боковой стороне. И впервые заметила тонкий шов по краю. Из-за событий сегодняшнего дня он слегка разошелся, и одна часть оказалась немного выше, чем все остальное. Я попыталась подцепить его ногтем.
– Нужно что-то потоньше, – пробормотала я. Стокер вынул нож из чехла, который он снял с себя, когда переодевался.
– Попробуй этим.
Я просунула идеально заточенный край лезвия в шов и слегка надавила. Компас открылся так неожиданно, что я чуть его не выронила. К задней стенке компаса был прикреплен ключ. Я подцепила его ножом.
– Тетки оставили тебе что-нибудь с замком? Сундучок? Чемоданчик?
– Нет, ничего. Только это – совершенно безымянный ключ, – сказала я с разочарованием.
– Не совсем безымянный, – возразил он, покрутив его в руке. По всей длине ключа было выгравировано несколько букв.
– «ЛОБОКСТ», – прочитала я вслух. – Но что это значит? Звучит как неприличное слово.
– Очень сомневаюсь, что твои тетки оставили бы тебе ключ с вариациями слова «лобок» на нем. Может быть, это фамилия? Ты никогда не слышала о ком-то из их знакомых с такой фамилией?
– Лобокст? Нет, что за странное предположение. Не бывает людей с фамилией Лобокст.
– Да, навряд ли, – согласился он. – Тогда, может быть, это анаграмма.
Мы взяли карандаши и бумагу и принялись за работу, но вскоре сдались, поняв, что это никуда нас не приводит.
– У меня получился только «стол», – заметила я. – Понятнее не стало.
– Это точно. Кому придет в голову запирать что-то важное в столе? Может быть, это все-таки иностранная фамилия.
– Если смотреть очень внимательно, начинает чудиться что-то фламандское.
– Нет, – просто ответил он. – У нас и так уже замешаны ирландцы благодаря нашему злодею де Клэру. Еще и фламандцы – это уже слишком!
– Что-то ты очень раздражительный. Господи, я знаю, почему! Мы уже сто лет ничего не ели, да и чайник давно выкипел.
На этот раз была очередь Стокера организовывать нам еду, и мы пообедали холодной говядиной с горчицей и хлебом и выпили чаю.
– А теперь давай вспомним все сначала, – сказала я, – все, что нам известно.
– Твоя мать была ирландской актрисой, изменившей имя ради карьеры, – энергично начал он.
– Подожди минутку. Может быть, здесь мы что-то найдем. Ее фамилия до того, как она поменяла ее, была де Клэр. Мы что-нибудь знаем о де Клэрах?
Он пожал плечами.
– Старый род, упоминается уже в Книге Страшного суда
[22], так же как и Темплтон-Вейны. Какой-то король выслал их в Ирландию, и с тех пор они там живут.
Я покачала головой.
– Не понимаю. Если она была де Клэр, значит, и она, и мой двуличный дядя – из знати. Какие возражения могли быть у семьи моего отца против их свадьбы?
– Ее профессия. Актрисы добились большего уважения к себе начиная со времен Реставрации, но семья вроде моей ни секунды не будет сомневаться в том, что такой брак невозможен. К тому же де Клэры уже много веков живут в Ирландии, размножаясь как кролики. Несомненно, там уже десятки побочных веток, представители которых сильно опустились в социальной иерархии. Может быть, по рождению она была ничуть не лучше, чем дочь купца или фермера.
В его глазах сверкнула хитрая искорка.
– Тебе нужно спросить об этом дядю. Даже рад буду еще раз с ним повидаться: я задолжал ему хорошую взбучку.
Я строго посмотрела на него, и он пожал плечами.
– Ну или ты можешь попробовать найти других родственников. Может быть, у нее есть еще братья и сестры или даже твои бабушка с дедушкой до сих пор живы.
– Исключено. Я не поеду в Ирландию.
– Почему?
– Ты бывал в Ирландии? Ужасный климат. Сплошные туманы.
– А чем тебе не нравится туман?
Я посмотрела на него с таким же презрением, с каким взирала впервые в жизни на турецкий унитаз.
– Чересчур мрачно. Бабочки любят солнце. Ирландия – для людей-молей.
– Ты лепидоптеролог, – сказал он обвиняющим тоном, – и не должна с презрением относиться к моли.
– Я имею право на некоторые предпочтения, – ответила я и вернулась к основному вопросу. – И вообще, не вижу особого смысла отправляться в Ирландию, если Ирландия сама к нам пришла. Мой дядя и все его приспешники – ирландцы.
