– Да, – согласился он, – они могут.
– И это тебя не пугает? – спросила я. Мой голос стал выше, и Гексли поднял голову с ворчанием, которое может издавать только недовольный бульдог.
– Мне чертовски страшно, честно говоря, – ответил он. – Но ты не должна думать таким образом. Ты сделала ставки. Ты уже бросила кости. Теперь остается только смотреть, выиграла ты или нет.
– А если проиграла… – я замолчала и попробовала еще раз, заставляя слова проталкиваться наружу из сжавшегося горла. – Я обвиняла тебя в излишней спешке, когда ты увез меня из Лондона сразу после смерти барона, но веду себя ничуть не лучше. Я рискую нашими жизнями, хотя не имею никакого права отправлять тебя в эту схватку.
– Я и сам был в ней, – напомнил он мне, – с самого начала и буду в самом конце, что бы ни случилось.
Он достал из кармана один из своих красных носовых платков.
– На, возьми, пока Гексли не простудился от потока твоих слез.
Несмотря на издевательский тон, взгляд его был серьезным. Им овладели спокойствие и умиротворенность, которых я никогда прежде не видела.
– Так все и должно быть перед сражением? Ты же бывал в сражениях во время службы на флоте?
– Бывал, – признался он. – Всегда настает такой момент, после бешеной подготовки и перед тем, как открыть огонь, когда все затихает. Ты чувствуешь, что люди вокруг тебя молятся. Но я никогда не мог. Для меня это была просто тишина.
– И что ты делал в этот момент тишины?
Он улыбнулся.
– А ты как думаешь? Читал про себя строчки из Китса, еще думал о жизни, которой мне не суждено было жить, но о которой я мечтал, и о капитане, человеке, которому я вверил свою жизнь.
– А он молился, не знаешь?
– Молился. Он был добродетельным человеком во всех смыслах этого слова. Но я не верю, что мы побеждали потому, что Бог был на нашей стороне, или потому, что наши люди усерднее молились либо больше трудились. Мы побеждали потому, что у нас было больше пушек.
– То есть дело в силе, а не в правде, – заметила я.
– В мире обычно так и бывает, – напомнил он мне. – Но иногда правда побеждает просто потому, что этого требует правосудие.
– Ты говоришь с такой уверенностью…
– И ты тоже должна, – пожурил меня он. – Капитан не может показывать свой страх: это плохо влияет на моральный дух команды.
Я горько рассмеялась.
– А я капитан в этом маленьком предприятии? И ты не против идти в битву под моим началом?
– Ты не хуже всех тех, кого я повидал во флоте, – заверил он меня. – И если бы я не передал тебе командование, ты бы сама его забрала.
– Это правда, – признала я и, потрепав Гексли за ушами, добавила: – Спасибо, мне уже гораздо лучше.
Он внимательно посмотрел на меня:
– Хорошо. – И нагнулся за своим молотком.
– Стокер.
– Да, Вероника?
– Как думаешь, какова вероятность, что мы останемся в живых после этой встречи? – Мое горло перестало сжиматься, и голос больше не дрожал.
Он на минуту задумался.
– Один к пяти, – наконец сказал он.
У меня сердце ушло в пятки.
– И ты все равно готов на нас поставить?
Он ослепительно улыбнулся.
– Любой, кто поставит против нас, – дурак.
* * *
В моих приглашениях значилось: в девять вечера в мастерской у Стокера. Время и место были выбраны очень тщательно. Я назначила встречу на вечер, чтобы джентльмены успели получить приглашения и подготовиться. А мастерскую Стокера я выбрала потому, что здесь мы, можно сказать, имели преимущество возвышенности. Как я ему объяснила, здесь мы заранее услышим, что они идут, а кто предупрежден, тот вооружен. Он долго ворчал о том, что здесь мы будем легкой добычей, но забил окна в задней части дома. Маленький задний дворик окружала высокая крепкая стена без входа, а передняя дверь была накрепко забаррикадирована. Они не могли бы войти бесшумно.
Как и ожидалось, время к вечеру то начинало ползти, то неслось, то опять замедлялось. Оно играло с нами злые шутки, и мы либо жаловались на бесконечный день, либо спешили закончить все приготовления.
– Неудивительно, что день кажется длинным, – заметил он, – ведь уже середина июня.
Я ничего не ответила, с восхищением осматривая результат наших усилий. Вместе мы расчистили большое пространство в центре мастерской, прикрутили фитили ламп, и по углам комнаты собрались тени. В этой полутьме посверкивали зубы и поблескивали глаза сотен чучел, расставленных по периметру комнаты. Полки, которые было непросто поднять, мы оставили на месте, и огромные банки с плавающими в них экспонатами придавали помещению таинственности, будто пришли прямиком из шедевра Мэри Шелли. Нетрудно было представить, как мощный гальванический разряд вдруг оживляет все эти существа.
Котел находился теперь в центре комнаты, притягивая взгляды и привлекая внимание.
– Знаешь, в этом не было никакой необходимости, – в какой-то момент заметил Стокер. – У нас есть прекрасный действующий камин.
– Не забывай о театральном эффекте, – ответила я. – Я хочу устроить им представление, которое они запомнят надолго.
– Пожалуй, ты все-таки дочь своей матери, – заметил он.
Но я обратила внимание на то, что и сам Стокер не пренебрег некоторой театральностью. Когда мы пришли в мастерскую, он снял сюртук, жилет и шейный платок и сейчас не потрудился надеть их обратно. Вместо этого он закатал рукава до локтей, так что стала видна его татуировка с жезлом Асклепия. На глаз он надел повязку: вероятно, от усталости – но мне показалось, ему нравится, что она придает ему грозный вид.
Поставив котел на место, мы разожгли в нем огонь, бросая туда стопки старых газет и сломанные полки, и вот уже красные горячие языки пламени заплясали в полумраке мастерской. Мы распахнули окна, выходящие на Темзу, длинные, протянувшиеся почти от пола, от самой воды, на двенадцать футов в высоту или даже выше. Стокер вскарабкался наверх как обезьяна, чтобы открыть слуховые окошки, и дым взвился вверх и потянулся наружу.
– «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх», – процитировала я.
– Не очень-то это утешительное занятие – цитировать Иова, – заметил Стокер, строго посмотрев на меня. Он повернулся ко мне как раз, когда часы начали бить девять.
– Пора.
Я не стала как-то особенно заботиться о своем внешнем виде. Руки у меня были черными и грязными от типографской краски, так что я их вымыла. Но я чувствовала, что волосы у меня выбились из шиньона, да и жакет я не стала надевать, причем намеренно. Я осталась в белой блузке, которая напоминала знаменитый костюм Лили Эшборн. Мне хотелось, чтобы они сами увидели, как мы с ней похожи.
