Но затем морщины старухи начинают слезать – лицо скручивается, как плохо наклеенные обои, обнажая черты той девушки. Парашют вновь подхватывает Феликса, поднимает, уносит – белизна и кровь. На этот раз он падает у лап полузверя. Мех покрывает голову и уши мужчины; на руках острые серебряные когти. Воздух тяжёл от ужасной вони: гнилых яблок, из которых вытекли все соки. Нет, не яблок. Мяса…
Феликс понимает – внезапно, панически, – что ему нужно убираться отсюда. ЕМУ НУЖНО УБИРАТЬСЯ ОТСЮДА! Но везде руки, руки, они держат Феликса, пока серебряные когти подбираются ближе к его пальцам.
Кошмар потух, когда зверь приступил к трапезе.
* * *
Феликс знал, что не спит, из-за боли в пальцах. Было такое чувство, словно сапог Баша опускается на них снова и снова. Каблук, треск, поворот. Феликс решил, что боль – хорошее дело, признак исцеления. «Боль лечит, – всегда говорил папа о ссадинах, полученных на гоночной трассе. – В скором времени ты снова сядешь на мотоцикл!»
Время… сколько времени? Слишком поздно Феликс вспомнил, что часы Мартина сломались. Левая рука уже легла на грудь, выискивая механическое сердце, но вместо этого обнаружилось, что она исчезло! Кто-то снял с него форму Гитлерюгенд, заменив её чистой майкой.
– О, господин Вольф! – в поле зрения появилось лицо Луки. Волосы его падали на лоб, ухмылка терялась в отросшей бороде. Но Феликс знал, что ухмылка здесь, не взирая ни на что. Она – такая же неотъемлемая часть Победоносного, как его вонючая куртка. – Добро пожаловать в реальность.
Взгляд Феликса сфокусировался на потолке. Узловатые деревянные балки. Те же самые, что и раньше… Они никуда не делись, и, судя по отросшей бороде Луки, прошло уже слишком много времени. Баш ждал в Германии, его металлический каблук завис в воздухе… готовый забрать всех, кого Феликс любит.
– Г-где девчонка? – спросил он.
– Знаете, господин Вольф, вам в самом деле стоит поработать над запоминанием имён.
Запоминанием имён? И это говорит парень, который считает своим призванием переименовать всех вокруг самым изощрённым способом: Фройляйн Хамелеон? Мастер-ломастер?
С трудом верилось, что когда-то Феликс искренне восхищался Лукой Лёве. Когда свеженапечатанные плакаты 1953 года заполнили витрины магазинов и углы домов, Феликс с дикой завистью рассматривал их. А кто не будет завидовать самому молодому Победоносному в истории? Какой мальчишка Рейха из плоти и крови не захотел бы позировать для плакатов на новейшем Цюндаппе в блестящей чёрной куртке?
Теперь чувства стали иными. Были таковыми уже какое-то время. Истории Адель после гонки 1955 года оказались совсем не лестными (скорее, от них чесались кулаки), и Победоносный мало что сделал, чтобы доказать, что это всё неправда. В жизни Лука Лёве безоговорочно был самым невыносимым, напыщенным мудаком, которого он когда-либо встречал.
Как бы Феликс ни был раздражён, он понимал, что крики только усугубят ситуацию: «Отлично. Где…»
– Ты вообще знаешь её имя? – Лука поднял брови.
Феликс многое знал об этой девчонке. Она преступница. (Баш назвал её заключённой, и поводов спорить с офицером СС у Феликса не было. Хорошие люди не похищают людей, не лгут, не убивают…) С неё начался проект «Доппельгангер». Она сильна, достаточно сильна, чтобы вырубить Феликса в Императорском дворце, чтобы вытолкнуть его из летящего самолёта. Она казалась печальной, настолько, что её душа просто не могла вместить всю эту горечь; но в то же время она была очень, очень одарённой актрисой, так что, в итоге, Феликс не представлял, что ему известно об этой девушке на самом деле.
Однако имя её от него ускользнуло.
– А ты моё? – ответил вопросом на вопрос Феликс.
– Конечно, Фритц. Что же о Яэль… – Взгляд Луки метнулся к двери. – Я не уверен, где она. Как много ты помнишь?
– Я… я не знаю.
Вспомнить было не сложно. Проблематичней оказалось отделить реальность от кошмаров. Лихорадка смешала вместе две реальности. Эти буквы на могильных камнях – меняющиеся, перестраивающиеся, лгущие о смерти. Слезающее лицо старухи. Заляпанный кровью человек-медведь, впивающийся в плоть Феликса серебряными когтями.
Это было частью кошмаров. Должно быть.
– Мы выпрыгнули из самолёта, – начал Лука.
– Это я помню, – возмутился Феликс.
Лёве в ответ пожал плечами.
– Я так и подумал. Но история звучит более впечатляюще, если начать её с этого момента. В общем, мы выпрыгнули из самолёта, шли, пока ты не вывалил на нас весь лихорадочный бред…
– Это я тоже помню.
– Ты мне дашь рассказать эту грёбаную историю или нет?
Снова Феликсу захотелось на него наорать. Снова острая, как нож, боль пронзила сломанные пальцы. Всё – внутри и снаружи – болело так сильно, что спорить не было сил, поэтому Феликс принялся разглядывать потолок, пока Лука рассказывал свою версию событий.
– Мы играли в домик, я был дровосеком, рубил дерево для печи; тут ввалилась советская армия, и Яэль использовала свой ловкий трюк со сменой лиц, чтобы от них избавиться…
Трюк со сменой лиц. Именно. Девчонка умеет менять лица. Лицо старухи было реальным. А если так… С большим трудом Феликс поднял правую, перевязанную руку к лицу. То, что он увидел, было совершенно бессмысленно.
Последние два пальца исчезли, были отрезаны у самого основания. Но оба горели: раздробленные кости, сухожилия в огне. Феликс смотрел и смотрел. Он провёл левой рукой там, где раньше были пальцы. Рука ни с чем не столкнулась.
Лука всё говорил, но голос его звучал словно из-под воды.
Пальцев не было. Но они болели.
Болели.
Болели.
Это кошмар. Должно быть кошмаром.
Крик Феликса был достаточно громким, чтобы пробиться сквозь шок. Звук, полный боли, агонии его несуществующих травм. Дверь в хижину распахнулась, и на пороге появился мужчина с красным крестом на одежде. Только теперь, в полном сознании, Феликс увидел, что это никакой не человек-медведь, а просто медик в мохнатой шапке-ушанке. Медик оттеснил Луку, снимая колпачок с крошечного, исписанного кандзи шприца. Феликс ощутил холод, когда ему задрали майку. Потом был укол – и тепло.
Феликс никогда раньше не принимал морфий, но его действие он узнал мгновенно. Тепло тянуло живот, поднимая внутренности. Стон оборвался, сменившись дрожью. Медик проверил повязку и дал ему таблетку, а вместе с ней глоток воды из фляжки, чтобы избавиться от горечи.
– Где наша подруга? – услышал Феликс обращённый к медику вопрос Луки, когда мужчина уже собирался уходить. – Что вы сделали с Яэль?
От этих вопросов Феликсу снова захотелось кричать. Девчонка не была ему подругой, неважно, сколько печали или сожаления таилось в её взгляде. Пальцев больше не было – детали оказались на свалке, не подлежали ремонту. И Вольфов ждала та же судьба, если уже их не настигла. Всё это – боль, потеря, пустота – её вина. ЕЁ!
