У медика не было ответов. Дверь хижины открылась и захлопнулась.
Неужели мудак хмурится? На лбу пролегла морщинка, которой Феликс раньше никогда не видел – сосредоточенность и напряжение в форме буквы V.
– Жаль твои пальцы, господин Вольф. Я видел рану. Если бы Яэль её не промывала, если бы советская армия не приехала именно сейчас, ты бы не задержался в этом мире. Стал бы пищей для ворон. Считай, что тебе повезло.
Повезло? Феликсу захотелось ударить этого сукиного сына, но стоило попытаться сжать кулак, и боль вернулась. Слишком сильная, слишком яркая, чтобы её успокоила свежая доза морфия. Феликса едва не вывернуло.
– Эй, полегче. – Морщинка на лбу Луки разгладилась. – Не надо размахивать кулаками.
Нет, Феликс уже не сможет ударить правый хук. Не сможет скрутить дроссель Цюндаппа и держать многие, многие инструменты, которые обычно использовал для ремонта.
– Я всё ещё их чувствую, – прошептал он.
Это не было вопросом, и Феликс совсем не ожидал ответа, но Лука всё же его предоставил: «Фантомные боли. Тело считает, что отсутствующая часть до сих пор с ним. Продлится какое-то время. У моего папы они были. Он потерял руку на войне, стал из-за этого тем ещё мерзавцем…»
Фантомные боли. Такая боль не лечит.
Дверь снова открылась, впуская в комнату рёв двигателей. Солдат приказал Луке подняться, вытолкнул Победоносного на улицу дулом винтовки. Ещё двое мужчин встали по обеим сторонам носилок Феликса (настоящих, понял он теперь, никаких больше окровавленных парашютов) и подняли его в воздух. Именно тогда морфин раскрыл небеса в его теле, с каждой секундой поднимая Феликса выше, выше, в безболезненную высь. Ту, которой ему не нужно было бояться.
Глава 22
В третий раз за две недели Луку захватывают враги и ведут куда-то под прицелом ружья, крича на незнакомом языке. Какая раздражающая тенденция, – думал Лука, пока солдат подгонял его вперёд, мимо пепелищ советских костров. Можно ли быть магнитом для смертельной опасности? Пока шёл по деревне, он вертел головой, пытаясь отыскать Яэль. Её яркие волосы было легко заметить (если она снова не сменила лицо), но вокруг не было ни намёка на фройляйн. Повсюду одни лишь солдаты, устремляющие в его сторону убийственные взгляды.
Ему нужна была Яэль. Не только в качестве переводчика (гораздо сложнее использовать свой дар убеждения, чтобы выбраться из проблем, когда никто не говорит по-немецки), но и для избавления от чувства неминуемой гибели. Став свидетелем кровавого буйства, в которое превратилась ампутация пальцев Феликса, Лука всю ночь не мог заснуть. Он следил за механиком, ворочающимся в наркотическом сне, и прислушивался, как хрипло смеялись по-русски охранники за дверью, в надежде, что в любое мгновение в комнату ворвётся Яэль с каким-нибудь нереальным планом побега.
Но этого не случилось. И теперь Луку гнали, словно лошадь на забой на фабрику костного клея, и оставалось лишь гадать, жива ли ещё его попутчица. Лука не особо хорошо мирился с тайнами.
Он замер на полушаге, поморщившись, когда штык кольнул спину.
– ГДЕ. МОЯ. ПОДРУГА? – поинтересовался он на немецком максимально громко и медленно.
– Давай, иди! – заорал на него солдат.
На этот раз Лука добавил жесты: «ПОДРУГА. ГДЕ. ПОЙДЁМ?»
– Дурак! – На этот раз укол был жёстче. Лука был почти уверен, что до крови.
Победоносный уже был почти готов продемонстрировать совсем другой жест – настолько повсеместный и грубый, что не требовал перевода, – когда мимо протащили носилки Феликса. Парень снова уснул, он был укутан одеялом и выглядел таким смертельно бледным, что Луке даже не понадобился третий тычок, чтобы следом за носильщиками забраться в пустой грузовик. (Кто-то же должен присмотреть за больным и убедиться, что советские солдаты не сожрут его. Или что там ещё комми делают с национал-социалистами?)
Появление Яэль застало его врасплох. Она была жива и двигалась с такой уверенностью, что Лука даже удивился, почему он вообще волновался, что Яэль может не выжить. Он не мог оторвать от неё взгляда – от льдисто-голубых глаз, спутанной паутины волос, чёрной кожи, обтягивающей всё тело, – пока Яэль залезала в грузовик. Видеть её было не просто облегчением.
– Они тебя не поранили? – спросил он. Это сложно было заметить из-за множества синяков, которыми Яэль уже успела обзавестись. (Хотя они начали постепенно сходить, становясь не такими фиолетовыми).
– Нет. А тебя?
Поясницу жгло от укола штыком, но эта боль не стоила того, чтобы о ней упоминать. Лука лишь бросил недовольный взгляд на двух охранников, сидящих в кузове грузовика.
– Не трогали. Они даже подлатали нашего Чудо-мальчика Вольфа.
– Пальцы удалось спасти?
Лука покачал головой. Яэль склонилась над носилками, устремив на механика взгляд полный таких эмоций, что у Луки сердце сжалось в груди.
Он… ревнует?
Только когда она прижала ладонь ко лбу Феликса – когда Лука увидел прикосновение кожи к коже и пожелал, чтобы оно предназначалось ему, – он осознал, что да, так и есть. Это было то же отвратительное чувство, которое впивалось когтями в самое сердце, пока он стоял за окнами бального зала и смотрел, как фройляйн танцует с фюрером. Когда Лука ещё думал, что она Адель. Когда он считал, что влюблён в неё…
Мучайся, мучайся, глупое сердечко.
– Жар спал, – Яэль убрала руку со лба. Глаза её поймали прищуренный взгляд Луки. – Что?
– Ничего, – Лука покачал головой. Проклятье, возьми себя в руки, Лёве. – Нет, ничего.
Ничего, совершенно ничего.
Подвеска грузовика прогнулась под весом шестого тела. Молодая женщина (слишком молодая, по мнению Луки, для косы цвета соли с перцем) протолкнулась мимо взведённых «Арисак» охранников. Её немецкий был столь же безупречен, как и советская форма.
– Я только что разговаривала с медиком. Нужно вкалывать ему дозу вот этого каждые двенадцать часов. Поможет перенести боль. – Она достала целую горсть шприц-тюбиков с морфием и положила их рядом с носилками. – Ещё он нашёл это в старой униформе Вольфа. – Она протянула Яэль потёртые серебряные часы. – Думаю, будет лучше, если их отдашь ему ты.
Боль на лице фройляйн уверяла Луку, что девушка считает иначе. Но она всё равно убрала их в карман. Рука её вернулась не пустой – в центре ладони лежал кусочек дерева. Размером он был не больше шашки для игры в «Штерн Халма», поношенный, старый, ничем не примечательный. Но когда Яэль показала его странной женщине, Лука ощутил, как межу ними что-то изменилось. Небывалую важность момента.
– Ты её хранила.
Рукава женщины были закатаны, и, когда она потянулась за деревяшкой, Лука заметил чернильный номер на внутренней поверхности руки. Её пальцы зависли над напоминанием, не прикасаясь. Кто-то вырезал его из дерева, грубая работа. В верхней половине виднелись два неглубоких колотых отверстия. Может, глаза?
