Внезапно Аркадий сунул руку во внутренний карман и достал сильно помятый конверт.
Длинный узкий конверт. Таких в Союзе не было. Наши конверты – почти квадратные. А этот…
Родион затаил дыхание. Неужели Лиля прислала ему письмо? Неужели… если она попросит прощения, если… он не простит, конечно, но насколько легче станет на душе!
Впрочем, он не подал виду, как разволновался.
– Что за письмо? – буркнул с прежней ожесточенностью.
– А это Арефьев в аэропорт принес, – заявил Аркадий, и Камышев поднял на него ледяные глаза.
Письмо не от Лили! Идиот, а он-то надеялся… Двуногий осел, как всегда, показал себя во всей красе и дурости!
– Арефьев?.. Он мне еще пишет?!
Аркадий неловко пожал плечами.
– Что ж вы два месяца письмо-то везли? – Камышев взял конверт.
– Да ведь если бы узнали о письме, меня бы уволили вместе с директором, – простодушно развел руками Аркадий. – Ведь этот вражина… он ведь на голосах вещает! Но я подумал – мало ли, вдруг что-то важное там для вас…
Разумеется, Камышев не собирался открывать конверт при Аркадии! А тот не уходил, все переминался с ноги на ногу…
– Свободен, – бросил небрежно Камышев.
Аркадий, словно его с привязи сняли, кинулся к двери, но вдруг обернулся с отчаянной решимостью:
– Родион Петрович! Ваши исполкомовские по культуре выживают меня из театра! Не сегодня завтра точно порвут. Вы бы заступились, а? А я пьесу Погодина поставлю. «Кремлевские куранты». Очень необходимое, нужное произведение! Вот к юбилею Владимира Ильича обещаю вам премьеру!
Камышев так глянул исподлобья, что Аркадий подавился собственной вдохновенной речью:
– Понимаю… извините… – и был, наконец, таков.
Родион разорвал конверт, достал тонкий, непривычно тонкий листок, взглянул на ненавистный почерк – и словно услышал ненавистный голос:
«И как ты себя чувствуешь, ублюдок? Брошенный, несчастный…»
– Сам ублюдок! – яростно выдохнул Родион.
«Ты так ее любил, так боролся за нее, а она со мной! Она – и Ариша… Это тебе за мои сломанные пальцы и за мою сломанную жизнь».
Родион мрачно кивнул:
– Мало тебе, надо было голову оторвать!
«Тебе больно? – издевательски вопрошал омерзительный голос врага. – Надеюсь, что да! Я сделал все, чтобы они остались здесь! Я отнял у тебя самое дорогое! Как сказал мудрец: «Двигайся не торопясь – и день твоего мщения придет!» Арефьев».
Родион медленно скомкал листок:
– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, Арефьев!
Однако это было легко сказать… Победа осталась за врагом, и это разрывало сердце, наполняло душу физической, тяжелой, мучительной болью, спастись от которой можно было одним способом: напиться.
Разумеется, именно это он и сделал – благо оказалось с кем! Этим же вечером, вернувшись домой, Родион вдруг обнаружил в гостиной поджидавшую его… Веру. Ну да, Веру Камышеву, свою брошенную жену! Ее заставила приехать Катерина, которая решила взять судьбу родителей в свои проворные руки и воссоединить их, благо проклятая разлучница сама себя выжила не только из Дома с лилиями, но и из Союза вообще!
Катя сразу привела мать в комнату Лили, чуть ли не подпрыгивая от блаженства удовлетворенной мстительности. Вера немедленно опробовала ее косметику и даже пыталась примерить платья, остававшиеся в шкафу, – все, конечно, заграничное, из «Березки»
[3], не какой-нибудь там Мосшвейпром! – однако для этого ей понадобилось бы скинуть килограммов двадцать, так что пришлось встречать мужа в обыкновенном трикотажном платье, так обтягивавшем раздавшуюся фигуру, что оно было и узко, и коротко во всех местах. Единственное, во что удалось поместиться, это в домашние тапочки Лили. Да и ладно, решила Вера, любуясь на себя в зеркало, всяко лучше этой тощей шкидлы, фотографию которой она увидела на комоде. И «химию» сделала очень вовремя, во какие кудри получились! Катерина, правда, при виде их скривилась, испортил город девку… Да, спасибо, не совсем, вон как о матери позаботилась!
Не видел Родион бывшую жену – сколько? Да лет пятнадцать, не меньше, с того самого дня, когда всевластный Михаил Иванович Говоров одним движением руки развел их с Верой, чтобы брак Родиона и Лили мог считаться законным. Родион с тех пор частенько размышлял, а как бы сложилась их с Лилей жизнь, если бы тесть тогда не вмешался, если бы они расстались?.. Нет, конечно, Камышеву пришлось бы засунуть куда подальше свои непомерные амбиции и мечты: вернулся бы в совхоз «Ленино» Тюменской области, работал бы там агрономом, ел бы себя поедом – ну и запивал бы это дело, конечно, дома, за кухонным столом, в компании жены, а закусывал разносолами: готовить Верка была непревзойденная мастерица…
Ну и что изменилось? Снова они за одним столом, уставленным этими самыми разносолами, которые Верка приперла из деревни, снова пьют, и все вернулось, так сказать, на круги своя… Зачем было, спрашивается, пятнадцать лет нервы мотать?!
Катя, умиленно наблюдая картину семейного воссоединения, радостно голосила в лад отцу и матери:
Ой, мороз, мороз,
Не морозь меня,
Не морозь меня, моего коня! –
когда вдруг открылась дверь и в дом вошла Кира.
– Добрый вечер! – ошеломленно сказала она, недоверчиво озирая невероятную картину: отец, совершенно пьяный, сидит в обнимку с какой-то толстой, как корова, нет, жирной, безобразной теткой (на голове куча бараньих кудрей), тоже совершенно пьяной, – а рядом хмельно хихикает довольная Катя.
Киру никто не услышал.
– Папа! – возмущенно крикнула она, и только тогда пирующие обернулись.
– Ой, Кирка приехала! – радостно воскликнула Катя.
– О! – радостно заорал отец. – Это моя самая-самая умная… Ты это, проходи, Кира. Здесь у нас по-простому, без всяких, знаете, интеллигентских…
Он хотел было подняться, однако тетка с бараньими кудрями по-свойски обхватила его своей толстой ручищей и победно улыбнулась Кире.
Родион Петрович пьяно захохотал:
– Проходи, вон Кондратьевна картошечки поджарила на сале. Знаешь, как она готовит? Я еще помню, когда мы были с ней женаты…
Катя, наконец, заметила, с каким изумленным ужасом смотрит Кира на отца в объятиях незнакомой женщины, и радостно объяснила:
– Да это ж мамка моя приехала! Познакомьтесь!
Женщина поднялась и с улыбочкой протянула руку:
– Здрасьте!
Кира, однако, бросила в угол сетку с апельсинами, которые привезла из города, плюхнулась на стул, отвернулась и сердито стянула варежки.
