Однако что же это так грохотало? Уж не вор ли забрался в дом?
Помчался вниз по лестнице, как был, босой, в трусах и майке.
С кухни доносилось какое-то бренчанье. И почему-то вкусно пахло… едой. Жареной колбасой! И кто-то бормотал:
– Вот незадача!
«Может, домовой завелся?» – подумал Родион, который привык, что он здесь – единственный обитатель.
Ворвался в кухню – и обнаружил там не домового, а своего бывшего тестя: в мятых брюках, фланелевой рубашке и вязаной жилетке, – который сметал веником в совок осколки разбитой тарелки и бормотал:
– Родька, проснулся? Принимай нового жильца! Пенсионер союзного значения! – Брякнул на стол сковородку с яичницей. – А что это у тебя дома продуктов раз-два и обчелся?
– Михаил Иванович, – испугался Родион, – я что-то спросонья не пойму, вас что, сняли?
– Щас, сняли! – рассердился Говоров. – Сам ушел. Не могу видеть, как страну разваливают. – Поставил на стол тарелки, бросил вилки. – А бороться сил уже нет. Мне бы вот сбросить лет двадцать – я бы им показал! Угощайся! – кивнул он Родиону – и тут же, видимо, позабыл о еде: – Социализм их такой не устраивает, видите ли! Семьдесят лет строили всей страной, а теперь – вот чего! Перестраивать взялись! Да садись, садись! – махнул Говоров на Родиона с такой злостью, словно это именно он взялся перестраивать страну.
– Михаил Иванович, – никак не мог понять происходящее Родион, – так вы что, из-за этого ушли? Так оставались бы там, у себя! Для вас же положена обслуга, спецпаек, те же распределители…
– Ничего мне от них не надо! – рубанул воздух рукой Говоров. – Я послал всех, точка! Проживу как все, пенсию я заработал – шестьдесят лет стажа без малого.
И вдруг прижал руку к груди:
– Что-то сердце давит… пилюли мои… найди там… – Он махнул на пиджак, небрежно брошенный на диван в столовой.
– Давайте «Скорую» вызовем? – с готовностью подскочил Родион.
– Не надо! – рявкнул Говоров. – В больницу не поеду.
– Давайте Таисии Александровне позвоним?
– Не надо! – еще свирепей рявкнул Михаил Иванович. – Не нужен я ей. И так проживем. Сядь! – махнул с досадой. – Говоров дважды никого ни о чем не просит! – заявил гордо и зло. – Не смей ее вызывать, обещаешь?
Родион покорно кивнул.
– Вот так-то! – довольно сказал Говоров. – Ты лучше водочки из холодильника достань – тяпнем по полтинничку.
– Может, не надо? – встревоженно спросил Родион.
– Надо! – заявил Михаил Иванович. – Мне теперь, Родька, все можно!
Родион, конечно, ослушаться не посмел, однако залихватский вид тестя его не обманул. Тот пытался выглядеть бодрячком, однако все это было весьма жалкой миной при плохой игре. И с каждым днем дела обстояли все хуже. Родион понимал: Михаил Иванович совершенно не был приспособлен к жизни обыкновенного человека. Раньше все делалось по звонку, по его команде – теперь же он мог рассчитывать только на себя. А все силы, которые удалось накопить, развеивались, стоило ему прочитать какую-нибудь газету или посмотреть телевизор…
В общем, дела были плохи и грозили стать еще хуже!
Давно прошли те времена, когда Родион вытягивался по стойке «смирно» при каждом слове тестя! Теперь это был единственный родной для него человек, и оставлять его здоровье на волю случая Родион не мог – и не собирался.
И вот спустя две недели после того, как Михаил Иванович появился в Доме с лилиями, Родион приехал в Дом пионеров, где по-прежнему вела кружок Таисия Александровна, и дождался в машине, когда закончатся занятия и она выйдет.
Таисия Александровна выслушала его, покачала головой, а потом задумчиво сказала:
– Ну что ж, я все поняла…
Да, Мишу надо было спасать, и она отлично понимала, что никто, кроме нее, этого сделать не сможет.
Спустя несколько дней Михаил Иванович, неряшливо одетый, заросший седой щетиной, сидел за кухонным столом, ел рыбные консервы прямо из банки и с отвращением слушал радио:
– 8 мая 1987 года спортивный самолет американского производства нарушил воздушное пространство СССР и совершил посадку на Красной площади в Москве. Нарушитель – гражданин ФРГ Матиас Руст задержан и…
Говоров резким движением выключил радио и в ярости закричал:
– Дожили! Немцы уже в Москве! Вот идиоты! И я – тоже идиот!
Он услышал, как стукнула входная дверь, и, уверенный, что это пришел Родион, возмущенно закричал, чтобы тот услышал:
– Надо же, а? Красная площадь…
Повернул голову – и осекся, потому что вместо Родиона перед ним стояла Таисия Александровна.
Тася!
– Здравствуй, Миша…
– Таисия Александровна, свет очей моих! – дурашливо и зло заорал он. – Не моих, не моих! Ты чего пришла? Хотя погоди, я сейчас сам угадаю. Родька-пакостник наябедничал, да?
– Миша, ты плохо выглядишь, – сказала она, оглядывая запустение, царившее на кухне, горы немытой посуды, пригорелые сковородки, нагроможденные на плите.
– Да я тебе никогда не нравился! – съехидничал Михаил Иванович. – Желаешь угоститься? Бычки в томате!
Таисия Александровна прошла к плите, что-то достала из сумки… и по кухне разнесся такой умопомрачительный запах блинчиков с мясом, что Михаил Иванович вскочил из-за стола:
– Постой, а что это у тебя там?.. Ого, продуктовый десант… Теперь понимаю, почему Камышев выживает – его тещенька любимая подкармливает.
Таисия Александровна не отвечала – переложила блинчики из мисочки на сковородку, поставила на огонь.
– А это… Только Родьке или и мне можно тоже? – робко заикнулся Михаил Иванович.
– Только после того, как ты побреешься и примешь душ, – решительно заявила Таисия Александровна. – Ну-ка, марш!
– Извольте, мадам! – радостно вскричал Михаил Иванович, бесцеремонно лапнув ее, – и, увернувшись от пощечины, проворно кинулся прочь из кухни.
– Миша! Что же такое с тобой?! Я тебя не узнаю! – по-девчоночьи взвизгнула Таисия Александровна.
– А я, Тасенька, теперь на пенсии, – глянул он через плечо. – Мне теперь все можно!
Когда он спустился вниз снова – отмытый, выбритый, приодевшийся – стол был накрыт в столовой. Кружевная скатерочка, как в былые времена, столовое серебро, фарфоровые тарелки…
– Теперь прежний ты, – ласково сказала Таисия Александровна, погладив Михаила Ивановича по щеке.
Он отстранился. Глаза его приняли тоскливое выражение:
– Тася, не надо всего этого. Я ж понимаю с первого раза. Ты хранишь память о Дементии. Давай хранить ее вместе.
Сели за стол.
– Значит, так, – спокойно сказала Таисия Александровна. – Я остаюсь. Буду в своей комнате жить. Теперь никакого телевизора, программы «Время» и «Прожектора перестройки». Понятно?
