Любомила заёрзала на лавке, робко покосилась на Дарёна, а тот жевал мочёное яблоко напряжённо, не вмешивался.
Поди ж злится Грефина до сих пор, что в стороне она осталась. Никто не приголубит красу...
— Если холодно будет, знаю, к кому идти, чтоб согреться.
Дарён поперхнулся. Грефина вспыхнула. Подивился княжич, что смог её в краску вогнать, никогда прежде не удавалось ему это. И впервые он видел багровый румянец на её щеках. Грефина растерянно моргнула, будто и правда робость на неё нашла. Но это недолго продлилось. Привстала и молча, с гордо поднятой головой, выплыла из-за стола, покинула горницу.
— Устала я, пойду… прилягу… — проронила невестка, грузно поднимаясь с лавки. Хотя и потяжелела Любомила, да только похорошела, к лицу ей материнство.
Когда наедине остались, Дарён напряжённо стиснул кулаки и повернулся к брату.
— Я уже устал повторять, что ты дурак Мирослав.
— Какой родился.
— Если б можно было умом поделиться, то не раздумывая поделился бы.
Дарён помрачнел, глаза его бусые[1] стали темнее грозового неба, а золотистые крапины, что молнии, сверкали в их глубине. Горница, утопающая в сумерках и озаряемая множеством свечей, поплыла. И Мирослав более не стал пить мёда, отодвинул чару, ощущая, как внутри становится гадко.
— Ладно, признаю, сболтнул лишка.
— То-то же. Ты не только Грефину обидел, но и Владу.
Мирослав обратил на Дарёна затуманенный взгляд.
— И не думал даже.
— Вот именно, что не думаешь, — Дарён подхватил лагвицу с сурицей, опрокинул к устам, осушил. Вытерев усы, огляделся по сторонам, придвинулся ближе и спросил тихо:
— Как тебе Влада, приглянулась? По нраву? Не соврали волхвы, красавица?
Мирослав даже вытянулся, с удивлением посмотрел на Дарёна, скользнув бегло настороженным взглядом. Тот улыбался, а глаза блестели.
— Уж не очаровала тебя она?
Дарён только челюсти сжал, что желваки дёрнулись.
— Не гневайся. Устал я. Влада пыталась убежать из Саркила. Хорошо, что поймал на реке…
Лицо Дарёна так и вытянулось.
— Как, убежать? Почему? — отставил он лагвицу.
Ясно же, почему. Но с другой стороны, какая девка может отказать от богатства несметного, имени и власти? Да наплевать на проклятие, помрёт муж, а ей останется и почёт, и слава, а там, глядишь, за другого князя пойдёт.
— Вот так, — ответил Мирослав мрачнея.
О том, что Влада в воду бросилась, не решился сказать брату.
— Правду ли ты говоришь? — посмотрел Дарён погасшим взглядом.
— А чего мне врать. Уж не знаю, какими силами Будевой привёз её сюда, и… ещё…
— Что? — Дарён взволнованно схватился за скудель с сурьей, плеснул в лагвицу.
— Не хотел тебе говорить, да видно придётся.
— Давай выкладывай. Прямо говори, как есть!
В дверях появился холоп, пробежал с пустой скуделью, скрылся в глубине дверного проёма. Проводив его взглядом, Мирослав приглушённо продолжил:
— Вчера ночью в баню пришла ко мне дева. Думал, русалка али холопка какая. Думал, что напоследок кто-то из дядек или бояр прислал, побаловать малость перед обручением. Думается мне, что это Влада сделала. А после застолья, прямо как только вошли мы в хоромы, нас бабы окружили, я Владу и потерял из вида, пошёл в опочивальню, а там та девка стоит в венце свадебном. Видимо, осерчала Влада, что не оттолкнул подосланную русалку, решила отомстить, а сама сбежала.
Дарён кашлянул и нахмурился, строго глянул на младшего.
— Мирослав, ты даже перед обручением умудрился дров наломать. Что я могу тебе сказать, очернил ты честь свою перед ней. Более доверять не будет, теперь знай это.
— Дарён Святославович, — братья повернулись разом. — Батюшка к столу кличет.
— Скоро будем, передай, — ответил брат.
— Прямо сей миг позвал, — настоял холоп. — Там гонцы с весточкой прибыли, что-то важное, говорят.
Княжичи переглянулась. Дарён поднялся первым, поправляя богатый пояс, ворот кафтана.
— А что там, в весточке?
— Не ведаю, о том мне не сказывали, — виновато склонил голову холоп.
— Пойдём к отцу, Мирослав. А я сегодня же Любомилу попрошу, чтоб она за молодой княжной приглядела, поговорила…
Показываться в таком виде князьям не хотелось. Пусть и немного обсохла по дороге одёжа, да без сапог, босым перед гостями показываться негоже.
— Погоди, Дарён, — Мирослав тяжело поднялся с лавки, голова его закружилось лихо. — Дай, хоть одежду сменю.
Брат оглядел его с головы до пят. Теперь-то понял Дарён, что не по резвости молодой Мирослав с Владой в реке плескались.
— Ступай, но только возвращайся скорее, — брат, развернулся и мерно пошёл к двери, за ним опашнем — холоп.
Постояв какое-то время в задумчивости, Мирослав дождался, когда утихнет подкатывающая тошнота. А ведь с Владой ему как-то и легче сделалось, теперь же вернулась прежняя немощь.
«Будь эта Ясыня трижды проклята!» — процедил сквозь зубы княжич.
Как добрёл до покоев, не помнил. Так же мутно он различил в полумраке прорубленное окно, в которое тускло бился лунный свет, что можно было выхватить взглядом только край стола, сундук и…
…Мирослав замер. На высоком ложе с дубовыми резными столбами по краям лежала Грефина, одетая в одну тонкую сорочку с глубоким прорезом на груди, расшитым тёмной каймой. Волосы были распущенны, без всяких украшений и лент, падали на плечи, перину. Лица её не разглядел, но было застывшим, неподвижно взирала Грефина на княжича. Однако внутри ничего не дрогнуло.
— Что ты здесь делаешь? — спросил равнодушно Мирослав.
Горло его вмиг пересохло и жутко захотелось пить. И что это с ним, такое?
Грефина глубоко и шумно вздохнула, погладила бедро, колено, привстала и, расправив плечи, легко скользнула с мягкого пуха на пол, будто утица с берега в запруду.
