«Как она взойдёт в город? Одна, без Мирослава, своего мужа?»
Неправильно всё это. Влада тяжело выдохнула. Всё неправильно с тех самых пор, как князь Будевой ступил на порог её дома…
Влада подняла голову, вглядываясь в бездонный колодец неба, зашептала тихо:
— Макошь-матушка, стою перед тобой. Услышь меня. Молю об одном только, дай силы Мирославу, пусть поскорее возвращается он в родные земли живым.
Далёкие звёзды холодно подмигивали, и никакого ответа.
— Если ты хочешь скорейшего его возращения, то тебе поспешить бы надо, — раздался за спиной Влады уже знакомый ей голос.
Влада обернулась. Берегиня стояла у сверкающей воды, которая глухо, мелкими волнами билась о камни. От удивления Влада едва не плюхнулась в воду — не ожидала увидеть Акселевскую берегиню в чужих для неё местах.
— Из-за тебя пришла я сюда, чтобы весть тебе передать, — разъяснила она, видя недоумение на лице Влады.
В груди так всё и закаменело, отяжелели руки и ноги, приготовилась услышать о самом худшем — не даром лесная дева издалека шла...
— Говори же, — опомнилась Влада, тяжело ворочая языком.
— Ведомо мне стало, что вождь Бату пленника на юг повёз, в Древолесье, к племени бурян.
— Каких бурян? Зачем?
— Народ этот ныне селится в лесах. Путь тебе укажу. Понадобился княжич твой ведунье Ясыне.
Земля, казалось, опрокинула Владу, и берегиня в глазах её покачнулась.
— К Ясыне… — выдохнула она онемело.
— Да. Уговор был у веренегов и ведьмы. За княжича плату пообещала Хану Бату — тебя.
Тут Влада более не думала, сорвала платье своё с коряги, облачилась, прихватив накидку и гребень Купавы.
— Как добраться мне туда?
Берегиня встряхнула волосами и кивнула в сторону моста.
— Пойдёшь по берегу до Волока, а там на ладью и вверх по реке. День пути. Места мне свои нельзя надолго оставлять, так что не обессудь, покидаю тебя, — сказала берегиня и исчезла, оставив после себя белёсый туман.
Влада не раз видела, как она испаряется, да только всё никак не могла привыкнуть к тому. Сбросив оцепенение, княжна побежала по низине берега в обратную сторону от лагеря, чтобы его обогнуть. Мелькнул в зарослях костёр.
Влада приостановилась. Добран не дождётся её этой ночью и вернётся один в Кавию. Закусив губу, замешкалась. Предупредить бы... А если не пустит? Да и хорошо бы до Кавии добраться и с дружиной ехать, но на это уйдёт целый день, а времени у неё совсем нет, и от этого понимания в груди всё немеет. Леденела душа страхом, что может она и не поспеть. Заспешила, побежала дальше, утопая в высокой до пояса луговой траве.
ГЛАВА 16. Река Солка
Зори горят огнём: зов тот — верно память,
Что таится во мне, что бередит кровь!
Студёной водой, даром солнца пламени
Он зовёт меня под сень лесов!
Alkonost
Мирослав очнулся от выстреливающей в спину боли. Лежал он неудобно, ноги упирались во что-то твёрдое, голова была запрокинута назад. Пошевелиться ему не удалось, рук он своих не чувствовал. Поморщившись, княжич разлепил ресницы и закрутил в темноте головой, пытаясь понять, что так мешает ему двигаться.
То, что увидел, его крайне удивило.
— Что за…
Он лежал между бочек, потемневших и разивших кислым хмелем, на дощатом дне речного ушкуя в ворохе пыльных суконных мешков. Руки, как и ноги, туго перемотаны верёвками. Из одежды одни порты и те не его. Отовсюду слышно журчание воды. Его покачивало, над ним проплывали густые, величественные махровые веи.
«Вот проклятье...»
Мирослав поднял голову, пошарив взглядом вокруг, пытаясь найти Владу, да так и не нашёл. Помучившись, принял сидячее положение, привалившись спиной к борту.
Холщовый парус всколыхнулся и наполнился ветром. Из-за бочки Мирослав видел с десяток веренегов, сидящих на лавках, справно работающих вёслами. На корме маячили ещё пять голов. Мирослав зажмурился. Его пленили самым гнусным и постылым образом.
Открыв глаза, Мирослав задрал голову. По ясным звёздам понял, что глубокая ночь. Быстро начал перебирать в мыслях всё, что помнил. Сколько прошло времени? Судя по тому, что он оказался на речном ушкуе и плывёт по реке, то проспал он с лихвой ночь, день светлый и ещё полночи. Память по крупицам стала выдавать подробности минувших дней, когда он был в трезвом разуме. Подумал ещё раз. Аксель, терем старейшины Всебора, девка…
«Зараза!»
Мирослав гневно свёл брови, припомнив Ильмиру и ковш с питьём — всё встало на свои места.
— Значит, опоили, — встряхнул головой и поплатился нестерпимой резью, от которой в глазах помутилось, а в голову ударил багряный туман, вынуждая невольно застонать.
Опустив глаза, Мирослав скрипнул зубами — на груди он не обнаружил тонкого ободка. Страшные образы один за другим, что копья, стали пронзать его грудь. Он мгновенно вошёл в глубокое смятение, балансируя на грани ярости и безумия, и от того в ушах гулко зашумела кровь. Он рванул руки, пытаясь скинуть путы, но только почувствовал влагу крови, веревка же осталась на месте.
Завидев растревожившегося пленного, с лавки поднялся один из корабельщиков, махнул кому-то рукой. Гребцы все как один стали любопытно таращиться на добычу.
На шум с кормы пришёл другой тать, черноусый с бородой, подстриженной клином. Массивный лысый череп покрыт башлыком, из-под кольчуги виден бурый кафтан до колен, на кожаном поясе широкий булат и клинок.
Тать пристально посмотрел на пленного сверху вниз, спросил:
— Очухался?
— Верни мне мой оберег, — прошипел Милослав, буравя его яростным взглядом.
Раскосые глаза веренега застыли, видно не понравился ему тон пленного. Душегуб посерьёзнел, оглядел его ещё раз, проверяя, надёжно ли связан.
— Что ещё соизволишь, раб? — спросил он спокойно.
— Со мной была моя жена, я хочу знать, где она.
— Ныне, раб, она не твоя жена, — фыркнул тать.
За спиной послышался гогот остальных.
Мирослав сжал руки в кулаки, чувствуя, как внутри взрывается ярость — его начало трясти.
— Брун, прав. Теперь белая девка — моя жена.
Широкоплечий смуглый веренег, облачённый в броню из серебряных дисков, с длинными, до плеч, вороновой масти волосами, возвышался над Бруном. Размерами воин превосходил остальных. Мирослав быстро понял, что перед ним Хан-Бату.
Брун выпрямился и, бросив на пленного смеющийся взгляд, пошёл на корму, уступая место вождю.
