Брат тряс его, но княжич не ощущал этого. Дарён не выдернул из небытия, которое со стремительной скоростью поглощало Мирослава в туманные недра, где не было ни жизни, ни света, а только холод и тьма.
Теперь он наблюдал как будто со стороны, видел себя, лежащего на земле, как его окружили гридни, освещая факелом. Дарёна, склонившегося над ним, и Добрана — они взывали его очнуться. Вятко же топтался в стороне, не зная, что делать. Мирослав оторвал взгляд от них и поднял глаза — тут же столкнулся с пронизывающим до глубины взором Марёны, от которого Мирославу сделалось так холодно, а удары сердца замедлились, отстукивая через раз. Теперь Мирослав видел богиню смерти отчётливо. Красива была она. Глаза, что льдины, голубые и прозрачные радужки почти сливались с белоснежными белками, тонкий нос, бледное лицо, серебряные, спадающие на грудь волосы, золотой обруч стягивал её чело. Мара принесла чашу — на этот раз для него. Вот только не готов он принять её. Ещё не нашёл Владу! Не сказал самого главного...
Богиня смерти будто услышала его отчаяние, и губ её белых коснулась улыбка.
— Я не могу тебя отпустить, Мирослав. Пришло твоё время, — она сделала шаг навстречу.
И холодная волна снова окатила Мирослава, сильнее сжалось сердце, заставляя тело дёргаться в судорогах. Воля его покоробилась. Мирослав стиснул зубы, отчаянно замотал головой, всё ещё противясь такому исходу, но давящая боль вынуждала сдаться.
— Испей. Облегчи себе муки, — протянула богиня чашу, от которой струился стылый пар.
Мирослав заметался, отринув щедрое подношение, но уже скоро сил на противление не останется.
— Упрямый ты, княжич. Я могу тебе помочь только этим. Испей же.
Грудь сдавило пуще, заставляя Мирослава протянуть руки к навьей чаше. Но едва он коснулся её, как запястья княжича отяжелели, не сразу понял Мирослав, что сковали их обручи. Чаша опрокинулась, разлилась на землю, и в том месте, где пролилось питьё, трава покрылась льдом.
Мирослава рванула назад невиданная сила, погружая его в горящее пламя. Ему почудилось, что лежит он на погребальном костре, и кожа вот-вот обгорит. Он простонал сдавленно.
— Всё хорошо... — услышал он голос ласковый и проникновенный. — Всё прошло.
Сколько бы Мирослав не силился, а не смог вспомнить, кому этот голос принадлежит — не знал он, кто говорит с ним. Женщина сказала что-то успокаивающие, а потом Мирослав ощутил мягкое прикосновение на своей щеке, и жгучее пламя погасло, огненные языки отступили, позволяя Мирославу вдохнуть свободно. Княжич силился открыть глаза, чтобы посмотреть, кто рядом, но так и не смог...
— Не пытайся, не сейчас, подожди немного.
И Мирослав послушался, погружаясь в беспамятство.
Когда же он очнулся вновь, то смог разлепить ресницы. Долго смотрел через пелену в потолок, глубоко вбирая в себя запах хлеба и травяного отвара. Он различил, как над ним склонилось женское лицо, белое и сияющее в свете огня. В зелёных глазах её плясал жидкий огонь, и сама жизнь в них светилась, такая чистая, освежающая. От этого взгляда внутри Мирослава зародилась сила. Окончательно придя в себя, он узнал этот взгляд — именно так Влада смотрела в день обручения. Но это была не Влада, а женщина очень похожая на неё. И Мирослав понял, кто сидел всё это время подле него.
Туман окончательно рассеялся.
— Набирайся сил. Рано тебе ещё вставать, — сказала она ласково, улыбаясь тонкими губами.
Мирослав огляделся, обнаруживая, что лежит в тёмной клети, освещаемой одной лучиной. Разглядел стол и пышущую жаром печь. Больше никого.
«Но где Дарён? Где Вятко? Нашли ли бурян? Владу? Где он сам? И сколько прошло времени?»
— Я Омелица, — отозвалась женщина, увидев его беспокойство. — Матушка Владиславы. Она поди сказывала обо мне…
Мирослав замер, уставившись на матушку Влады, такую же тонкую, но более статную женщину. Одно всё же отличало их: у Влады волосы чёрные, а у матушки её — русые с золотистым отливом.
Нет, не сказывала, а он и не спрашивал её...
Княжич ничего не ответил. Сжал кулаки и поднял руки перед собой. Запястья сковывали медные обручи — наследие его прадеда. Вспомнил, что взял их с собой после отъезда из Саркила. Неужели это они спасли его?
— Мара едва не забрала твою душу, — заговорила Омелица, внося ясность. — Обручи вытащили тебя из Нави. Видишь рунную вязь? В них таится большая сила…
— Где Влада? Где мы? И Дарён… — Мирослав попытался приподняться на локти, но тут же рухнул обратно, на взмокшие подушки.
— Мы в остроге бурян, — отозвалась Омелица. — Дарён сейчас разбирается с теми, кто остался. Многие, не выдержав натиска, сбежали, вместе с ними и волхвы. Владу… Её пока не нашли. Ясыня не признаётся…
Значит, пока он был на волоске от смерти, брат нашёл острог, разгромил бурян.
Омелица потянулась и взяла что-то в руки. Крепко сжала в руке древко, обмотанное кожаными шнурками.
— У Ясыни забрали вот этот посох… Русалий, с его помощью сила обретается большая. Ведьма обменяла Владу на посох. Хотела власти себе…
— Что значит, обменяла?
Омелица опустила ресницы, смяла в руках рушник, и от глаз Мирослава не ускользнуло, как пальцы её задрожали.
— Чтобы обрести эту силу, нужно дать жертву реке…
Мирослав привстал, не поверив своим ушам. Холод волной прокатился с головы до ног.
— Ясыня получила посох, но он не зацвёл, а стало быть, дочь жива ещё.
«Жива…»
Мирослав закрыл глаза, облизал пересохшие губы, страшно захотелось пить. Он одним рывком сел. Омелица, не смея препятствовать, отстранилась. Пошатываясь, княжич прошёл к бадье с водой, зачерпнул чарку и стал жадно делать большие глотки, а как только осушил, зачерпнул ещё. Постепенно сила приливала к его мышцам, слабые ноги крепли, больше не тревожила боль в груди. Пока пил, заглянул в окно. Тусклый утренний свет только занимался, и на задворках гулял ещё холодный сумрак.
Мирослав бросил ковш, направился к двери, почувствовал на спине взгляд Омелицы, остановился и обернулся.
— Я покажу, где держат Ясыню, — поднялась Омелица с лавки.
Мирослав благодарно кивнул. Толкнув дубовую дверь, вышел на порог. На площади, где стояли идолы, всё ещё тлел костёр, лежал телёнок с перерезанной глоткой, повсюду разбросаны были бадьи, чаши, дым заволакивал теремные постройки. Гридни сновали по острогу: кто-то собирал стрелы и копья, кто-то выводил затаившихся бурян из изб. Добран и Вятко охраняли привязанных к столбу волхвов и других мужей острога, тех, кто имел смелость отстаивать свой стан. Мирослав выискивал взглядом Дарёна, но так и не нашёл.
Завидев княжича, мужи погибшего народа глядели исподлобья.
— Разгромили вас, теперь не будете занимать волоковские веси, — не стерпел Вятко, не смог скрыть ликующую радость.
