Однако великий визирь ещё не знал, что такое удар закованных в броню крылатых гусар Речи Посполитой. В воскресный день двенадцатого сентября, когда гусарские полки были готовы к бою, перед ними появился сам Ян Собеский. Взмахнув королевским жезлом, он вскричал: «Вперёд во имя Господа!» — и помчался во главе тяжёлой кавалерии. Король сидел на прекрасном арабском скакуне, но без доспехов, так как избыточная полнота не позволяла ему надеть панцирь. На нём был белый жупан из китайского шёлка и тёмно-голубой кунтуш, а на голове — шапка с пером цапли, приколотым булавкой с большим бриллиантом.
Подведя конницу к турецким позициям, Ян Собеский остановился на возвышенности вместе со своим штабом и стал наблюдать за атакой. Тяжёлая конница постепенно набирала скорость. Приблизившись к неприятелю, гусары перешли в карьер и понеслись в бой как ураган. За ними с горы спустились панцирные хоругви и лёгкая кавалерия австрийцев и немцев. В течение нескольких минут на турецкое войско обрушилась почти двадцатитысячная конница, в том числе две с половиной тысячи крылатых гусар. Такой конной атаки Европа в своей истории ещё не видела!
Огонь турецких орудий и мушкетов оказался бесполезным. Удар был настолько стремительным, что янычары и османские артиллеристы успели сделать только один залп. Спустя минуту конники союзников стремительно ворвались на турецкие позиции. Мчавшиеся впереди гусары схватились с тяжеловооружёнными сипахами насмерть; только у двадцати крылатых польских наездников остались целыми копья. Под натиском внезапной атаки союзников турецкие ряды лопнули как мыльный пузырь, и толпы мусульманских аскеров в панике начали разбегаться в разные стороны.
Несмотря на продолжавшийся бой, слуги великого визиря бросились к сундукам с драгоценностями и начали грабить. К слову, почти всех мародёров потом поймали австрийцы, и каждый из них имел при себе оружие и драгоценности стоимостью в две-три тысячи дукатов.
Охранявшая великого визиря арнаутская пехота была полностью перебита, погибли многие аги, секретарь Кара-Мустафы-паши и его старый верный слуга. Сам великий визирь желал смерти на поле брани, но не находил её. Гвардейцы силой усадили его на коня и заставили покинуть место сражения. Вся турецкая армия в панике убегала с поля битвы и из лагеря, но упорное сопротивление отборных отрядов Кара-Мустафы-паши в центре спасло значительную часть войска, дав ему возможность избежать полного окружения.
В сражении под Веной турки потеряли не менее двадцати тысяч солдат убитыми и ранеными. Свыше пяти тысяч человек попало в плен. При этом союзники захватили все турецкие пушки. Что касается потерь союзников, то они составили чуть более четырёх тысяч человек.
Всю эту великую битву защитники осаждённой Вены наблюдали с городских стен и бастионов. Среди них находились и Юрек со своими товарищами — Алексашкой и Федерико. Только Йована Михайловича в их компании не было. Видать, его перехватили турецкие разъезды...
На следующий день весь город потряс на рассвете страшный грохот. Он поднял на ноги войско, которое отдыхало после победоносного сражения. Оказалось, что какой-то бездельник поджёг турецкие запасы пороха, которые находились в обозе великого визиря. Взрыв послужил для жителей Вены как бы сигналом, и все бросились грабить захваченный лагерь, присоединившись к солдатам. Дисциплина резко упала, и прежние союзники, освободители и освобождённые, затевали между собой драки за трофеи, без колебаний прибегая иногда и к оружию. Самые шустрые из венцев и армейских маркитантов сильно обогатились, но многие солдаты по легкомыслию, а челядь из опасений, что у них могут забрать добычу, распродали за гроши множество ценностей венским купцам.
А лагерь и впрямь напоминал сокровищницу из арабских сказок. Мешки с дукатами лежали прямо на земле большими кучами, ткаными золотыми и серебряными нитками коврами были устелены все шатры высших османских военачальников, а в шатре Кара-Мустафы-паши стояла кровать с постелью ценой в несколько десятков тысяч дукатов.
В шатрах находились ванны и бани со всеми принадлежностями, а при них — срубовые колодцы. На полках лежало ароматное мыло, стояли воды благовонные в стеклянных банках, в драгоценных кувшинах хранились драгоценные бальзамы. Серебряные сосуды для воды, кувшины и тазы для умывания, дорогие кинжалы дамасской стали, кривые арабские ножи-ханджары, ножны которых были украшены рубинами и бриллиантами, часы на золотых цепочках, чётки сапфировые или коралловые, усаженные рубинами или какими другими драгоценными каменьями... Всё это богатство кружило головы мародёрам, и они дрались за них как оголодавшие дикие звери над нечаянной добычей.
Прошлись по лагерю османов и Кульчицкий с товарищами. Увы, они подоспели на разбор шапок; всё самое ценное уже разграбили. Впрочем, никто из них и не стремился принять участие во всеобщем безумии, охватившем жителей Вены и войска. Они были людьми более-менее обеспеченными, поэтому осматривали разворошённый лагерь больше для интереса, нежели со страстным желанием поживиться. Юрека заинтересовала лишь одна большая палатка; она показалась ему нетронутой. С какой стати? Он подошёл к ней, откинул полог, и в нос ему шибанул удивительно острый и приятный аромат кофе.
Палатка почти доверху была забита мешками с зелёными кофейными зёрнами. Конечно же мародёры побывали и здесь, но содержимое мешков их не заинтересовало. Правда, несколько из них были вспороты ножами, и зёрна кучками лежали на земле. Но на этом мародёры и успокоились — никто из них не знал, что это такое и зачем оно нужно. Скорее всего, кофейные зёрна приняли за турецкий горох.
Идея поразила Юрека словно молния. Кофе! В Вене никто и не подозревает, какой это чудный напиток! Нужно любыми путями добиться от фон Штаремберга, чтобы эти мешки с кофе отдали ему! А потом... Потом Юрек знал, что делать. Он едва не бежал обратно в город; удивлённые товарищи едва поспевали за ним.
В ратуше было полно народа. Юрек немного заробел, но тут его заметил Младен Анастасиевич и позвал:
— Иди сюда! Быстрее! Тебя ждут!
— Кто? — спросил запыхавшийся Кульчицкий.
— Сам увидишь.
Юрек вошёл в большой зал ратуши — и остолбенел. На возвышенности в дальнем конце зала стояли четверо: герцог Карл Лотарингский, Эрнст фон Штаремберг, король Ян Собеский и ещё какой-то важный господин, незнакомый Юреку, который смотрел на собравшихся в зале каким-то сонным или осоловелым взглядом. Герцог был одет как обычно — просто, комендант Вены — тем более, к тому же он был ранен в руку, которую держал на перевязи, а что касается короля Речи Посполитой, которого Юрек узнал по устному описанию кого-то из завсегдатаев хойригера, то Ян Собеский поражал величием и своим нарядом.
Одет он был в голубой, вышитый золотом жупан, подпоясанный голубой лентой, на которой с левой стороны переливалась всеми цветами радуги большая алмазная звезда неимоверной цены. На жупан был накинут кунтуш коричневого цвета из превосходного голландского сукна, а на нём, также с левой стороны, находилась изумительная звезда из жемчужин размером с крупную горошину. С правой стороны у короля висела золотая витая цепь с прикреплённой к ней маленькой золотой коробочкой, а на его голове красовалась пурпурная соболья шапка.
