Джеймс слышит, как хлопает входная дверь и Элли говорит:
– О боже, что это за смрад?
Она права, у них в доме стоит ужасный запах канализации и старых носков.
– Это капуста на ужин Джеймсу, – кричит бабушка. – Для выработки метана. А у нас есть кале? Или брокколи?
– Метана? – кричит в ответ Элли, и Джеймс слышит, как она с грохотом несется вверх по лестнице. Он даже не пытается сказать ей не входить. Элли стоит в дверном поеме и смотрит на него, лежащего лицом вниз на кровати, в одних брюках, потом ее взгляд останавливается на его рубашке.
– О боже! – восклицает она и приседает на корточки, чтобы поднять рубашку. – О боже! Ты испортил за один день две рубашки.
– Вообще-то я ничего не портил. Первую сожгла бабушка, а эту…
Джеймс поднимается на кровати и смотрит на Элли, которая сидит на корточках в своей школьной форме и, прищурившись, разглядывает изрисованную рубашку.
– Кто это сделал? В школе? Джеймс, тебя опять травят?
Он грустно кивает, чувствуя, как уголки его рта опускаются против его воли и слезы вновь льются из его глаз. Элли садится рядом с Джеймсом, заключает его в свои объятия, и запах ее кофты действует на него почти так же умиротворяюще, как джемпер отца.
– Ты можешь что-нибудь сделать? – спрашивает он, уткнувшись ей в плечо и хлюпая носом.
– Тс-с, тс-с, все нормально, – шепчет Элли. – Нам нужно просто держаться…
– Но я хочу, чтобы ты что-нибудь сделала, – уже сердито говорит Джеймс. – Сходи в школу! Скажи им!
– Это невозможно, – мягко произносит Элли. – Нельзя ничего пока говорить… ты же видишь бабушку. С ней все хуже и хуже, понимаешь? Ты же знаешь, что будет, если мы привлечем к себе внимание…
Джеймс кивает.
– Они скажут, что бабушка не может опекать нас. Тогда ее сдадут в дом престарелых, а нас – в приют.
– Нас разлучат, – подтверждает Элли. – И я не хочу, чтобы это произошло.
– Но она все равно не может заботиться о нас. Это делаешь ты.
– Но я еще недостаточно взрослая. Мне всего пятнадцать. Бабушка, по крайней мере, имеет право быть нашим опекуном, – объясняет Элли.
Они некоторое время молчат, думая обо всем этом.
– Я ненавижу отца.
– Нет, неправда, – говорит Элли. – Ты злишься на него, мы все злимся. Он совершил ужасную глупость. Но нам нужно просто продержаться… он скоро освободится. Еще всего несколько месяцев.
– Почему мы не можем поехать повидаться с ним?
Элли вздыхает.
– Потому что они держат его в Оксфордшире, так как здесь не оказалось для него места. И если мы захотим организовать свидание, то бабушка должна будет поехать с нами, а в том состоянии, в каком она находится в последний месяц… мы просто не можем рисковать, Джеймс.
Джеймс отстраняется от сестры.
– Ну почему у нас не такая семья, как у всех?
Затем входит бабушка, несущая в руках тарелку, распространяющую отвратительный запах.
– А вот и капуста! – гордо объявляет она. – Я не смогла найти у нас брокколи или кале, поэтому положила туда еще мозгового горошка.
Джеймс хватается руками за голову.
– О боже!
Бабушка ставит тарелку на его прикроватный столик.
– О, а сейчас я тебя развеселю. Угадай, кто звонил мне сегодня по телефону.
– Санта-Клаус? – спрашивает Джеймс.
– Нет! Астронавт! Тот самый, из новостей.
Джеймс моргает, глядя на бабушку.
– Майор Том? Который летит на Марс?
– Он самый! – со счастливым видом подтверждает она.
– Но почему? – спрашивает Джеймс, вытирая слезы.
– Не знаю! Он хотел поговорить с Дженет Кростуэйт.
– Господи! – кричит Элли, поднимаясь и швыряя в Джеймса его скомканную рубашку. – Боже ты мой! Ни с каким майором Томом она не говорила! Она не разговаривает ни с кем, кроме нас с тобой, а все остальные – только у нее в голове.
Элли выбегает из комнаты, и потом слышно, как хлопает дверь ее спальни. Раздается далекий, глухой звук чего-то упавшего, и Элли снова кричит. Джеймс толком не слышит, что именно, но ему удается разобрать слова вроде «ненормальная», «несуразная» и «несчастливая».
12
Здесь жила Глэдис Ормерод
Глэдис Ормерод вовсе не глупа. Она понимает, что с ней происходит. Понимает, что на самом деле все это болезнь – какое-то нарушение в ее мозге, а не просто приступы забывчивости или рассеянности. Иногда ей так даже легче – знать, что все дело в болезни и она ничего не могла сделать, чтобы этого избежать. Иногда Глэдис тешит себя надеждой, что в конце концов для ее недуга найдут лекарство. Правда, до сих пор не умеют толком лечить даже простуду. На своем ноутбуке она часто ищет в Интернете информацию об этой болезни и читает все о белках и каких-то клубках и бляшках. Клубки – это звучит не так уж и страшно, Глэдис вспоминаются при этом спутанные волосы, которые мама в детстве с остервенением ей расчесывала. Именно это происходит теперь в ее голове – все стало каким-то спутанным. Глэдис представляет себе, что у здорового человека в мозгу тянутся прямые линии – начиная с момента рождения и до смерти – и более ранние воспоминания остаются где-то вдали, как рельсы железной дороги. А у таких, как Глэдис, эти линии перекручиваются и запутываются, завязываются узлами. Случай сорокалетней давности может сверкать, как новый пенс, а что-то, произошедшее этим утром, кажется далеким и смутным. Бляшки – это как будто синие памятные таблички, которые устанавливают на домах известных людей. Здесь жили умственные способности Глэдис Ормерод, 1946–2015.
Именно тогда она окончательно осознала свою болезнь. В 2015-м. Всего два года назад. Вероятно, эта напасть начала потихоньку подкрадываться к ней еще раньше, как киношный злодей, в черном плаще и с усами, которые он крутит своими длинными тонкими пальцами. Некоторое время болезнь сидела тихо, пока однажды не набросилась на нее – и Глэдис уже не могла вспомнить, что ела на завтрак, даже если как раз после него мыла посуду. Она знает, что дальше будет только хуже. В некотором смысле ей даже хочется, чтобы наступило время, когда она сможет жить полностью в своих старых воспоминаниях, до самого конца. Она, Глэдис Ормерод, никогда не была особо религиозной, ничего подобного, хотя мама всегда тянула ее в церковь по утрам в воскресенье, когда она была маленькой. Однако в последнее время, следует признать, Глэдис стала как будто перестраховываться… тихонько упрекать людей, когда они богохульствуют, и все такое. Так оно спокойнее. Иногда она размышляет о том, не это ли и есть рай – жить погруженным в свои воспоминания, только хорошие, только самые дорогие. Именно там сейчас Билл, а не в холодной, грязной могиле на кладбище Уигана. Он живет в ее воспоминаниях. Он живет там, дожидаясь ее.
