– Я хочу быть ученым. Я прошел в финал Национального научного конкурса школьников. Но Элли говорит, что я не могу в нем участвовать.
– Ну что ж, это здорово… молодец. – Томас делает паузу и вместо того, чтобы положить трубку, как ему бы хотелось, продолжает: – А что значит «не можешь в нем участвовать»? И кто такая Элли?
– Это моя сестра. Противная корова. Но вообще это все из-за того, что дела у нас совсем плохи. И, похоже, бабушка все-таки что-то натворила, но я пока не знаю, что именно.
Томас встряхивает головой. Нет. Нет, нет, нет. Он не должен во все это влезать, его это не касается.
– А, все ясно. Неприятно, конечно… В общем, ладно. Давай, пока.
– Ну конечно, вам этого не понять. В Википедии написано, что у вас не было ни брата, ни сестры. Вы не знаете, что это такое.
Томас ничего не говорит, но так и не кладет трубку. Он молча парит в воздухе с телефоном в руке, и ему кажется, будто у него в кармане вновь лежат те большие электронные часы, как в то дождливое лето, много лет назад.
В конце концов Джеймс говорит:
– Можно задать вам один вопрос? И я от вас отстану. Обещаю, что не буду больше вас беспокоить. Я просто хотел узнать, правда ли то, что сказала бабушка. Один вопрос, ладно?
– Ну, давай свой вопрос, – вздыхает Томас.
Джеймс откашливается.
– Что будет, если поджечь на космическом корабле выхлоп из кишечника?
Томас открывает и закрывает рот. Он чувствует, как кровь приливает к его голове и в его скальп словно вонзается множество иголок. Он зажимает ладонью рот и, не сказав больше ни слова, тихо кладет трубку в держатель, оборвав соединение.
22
Мы будем богаты!
После такого дня в школе Элли меньше всего хочется отправляться на свою работу в магазин. Но им очень нужны деньги, так что ей просто никак нельзя остаться дома, какой бы обессиленной она ни была. К тому же мистер Возняк рассчитывает на нее. Она едет, заледенев от холода, в автобусе без отопления и в конце концов входит в дверь магазина «Польски Склеп», где мистер Возняк стоит возле трех касс – как всегда, в своем безупречном костюме и с намазанными бриолином волосами.
– Добрый вечер, Элеанор, – произносит он. Мистер Возняк держится очень официально и всегда называет ее полным именем. Он говорит, что только так нужно вести дела, особенно поляку. Мистер Возняк боялся, что его депортируют, после того как Британия проголосовала за выход из Евросоюза, однако этого не случилось. Напротив, его бизнес идет в гору: теперь у него уже три магазина, где продаются товары из Восточной Европы – всякая всячина, рассчитанная как на иммигрантов, так и на местное население. «Вот он, ключ к успеху, – говорит мистер Возняк: – Всё для всех!» В его планах не что иное, как превращение в «Польский Моррисонз». «Всё для всех!» – любит повторять мистер Возняк.
Элли прекрасно его понимает.
– Добрый вечер, мистер Возняк, – здоровается она, стаскивая свое пальто, и отправляется в раздевалку для персонала. Магазин довольно большой – достаточно большой для того, чтобы можно было нанять дюжину человек для работы в каждую смену. Элли изучает расписание и с облегчением обнаруживает, что в этот раз ее очередь работать на складе и на выкладке товара: неизвестно вообще, как бы она выдержала, если бы ей пришлось в этот вечер сидеть на кассе. Элли останавливается перед информационной доской, где мистер Возняк разрешает покупателям вывешивать объявления о продаже чего-либо или о потерявшихся кошках. Вот кому-то требуется бэбиситтер, недалеко от Сантус-стрит; Элли записывает номер себе в телефон. Любая мелочь может пригодиться.
– Не слишком тяжелый был день, Элеанор? – спрашивает мистер Возняк, когда Элли возвращается в торговый зал с большой металлической тележкой, наполненной молочными продуктами, которые предстоит выложить на стеллажи.
Элли собирает все свои силы, чтобы изобразить на лице улыбку.
Вернувшись домой на Сантус-стрит в двенадцатом часу ночи, Элли с удивлением обнаруживает, что Джеймс с бабушкой до сих пор не спят. Она бросает свой рюкзак возле корзины с бельем.
– Эй ты, а ну-ка спать! Уже очень поздно, а завтра в школу. А я хочу еще поговорить с бабушкой насчет того, куда это она ходила сегодня.
Потом Элли замечает выражение лица Джеймса. Он сидит, поджав под себя ноги, возле бабушкиного кресла, а у самой бабушки такой вид, как будто она плакала. На журнальном столике перед камином лежит гора коричневых конвертов.
– Элли, ты только не взрывайся, – говорит Джеймс. – Дай слово, что не взорвешься. Пожалуйста.
Элли чувствует, что ее лицо мертвенно белеет.
– Как я могу тебе это пообещать, Джеймс? Ты же знаешь, что не могу. Что вообще происходит? Это как-то связано с тем, что бабушка выходила сегодня из дома?
Джеймс мрачно кивает.
– Я зашел к ней в комнату сегодня вечером, а она сидит на кровати и плачет, со всеми этими письмами вокруг.
– Почему вы говорите обо мне так, как будто меня здесь нет? – обиженно произносит Глэдис.
– Ага, сейчас сама же будешь делать вид, что тебя здесь нет, – бормочет себе под нос Джеймс.
Элли садится на диван и начинает вынимать из конвертов письма, словно горох из стручков, и в конце концов у нее на коленях образуется внушительная стопка. Все эти письма – от жилищной ассоциации, которой принадлежит их дом. Она читает их одно за другим, чувствуя, как от Джеймса и бабушки исходит все нарастающее напряжение. Элли делает глубокий вдох, стараясь подавить ярость, кипящую внутри нее и грозящую вырваться наружу.
– Бабушка, – говорит она как можно спокойнее. – Почему у нас не вносилась квартплата в последние шесть месяцев?
Глэдис закрывает лицо руками и качает головой.
– Бабушка. Шесть месяцев! У нас же были оформлены постоянные платежи. Что произошло?
– Я отменила их, через Интернет, – всхлипывает бабушка, не отнимая рук от лица. – Через этот самый… Интернет-банк… там все было так непонятно, и мне показалось, что это такая огромная сумма денег, поэтому я все отменила. Нужно было нажать всего одну кнопку.
Элли потирает виски и смотрит на письмо, лежащее поверх остальных.
– И потом ты все это прятала?
Бабушка печально кивает.
– Но я не понимаю, почему они даже не звонили и не приходили сюда?
– Звонили и приходили, – говорит бабушка. – Но я отключила телефон. И какой-то человек приходил три раза. В первый раз я сказала ему, что мы здесь больше не живем. Во второй раз я прикинулась иностранкой и сделала вид, что не понимаю его. А в последний раз…
Джеймс протягивает Элли письмо, которое он все это время сжимал в руках.
– В последний раз он бросил нам через дверь вот это.
– О боже, – вскрикивает Элли. – Они подали на нас в суд. Нас собираются выселить из дома через… – Она снова пробегает глазами письмо. – Боже мой. Меньше чем через три недели.
