Элли не может больше сдерживаться, и из глаз у нее льются слезы отчаяния.
– А когда это было? – спрашивает Дэлил. – Наверняка ему придется отсидеть лишь половину.
– Летом, – говорит Элли. – То есть он, может быть, освободится через шесть месяцев.
Дэлил улыбается. Его глаза кажутся маленькими без очков.
– Вот и порядок. Значит, не так уж долго придется ждать.
– Нет, это очень долго. Кстати, что это за словечко у тебя – «порядок»? Ты все время его говоришь.
Дэлил пожимает плечами.
– А, это баджан. Наш барбадосский диалект. Мой дедушка так всегда говорил. Порядок. Значит хорошо, здорово. Мне нравится это слово. Оно такое… надежное. Широкое. Порядок. От старых людей можно многому научиться.
– Только не от моей бабушки, – говорит Элли.
Дэлил внимательно на нее смотрит.
– А твоя бабушка действительно в порядке и может быть твоим опекуном?
– У нас нет выбора, – отвечает Элли, вставая. – У нее все это началось, когда отца посадили. Но ты только никому об этом не рассказывай, хорошо? Никто не должен об этом знать… – Она оглядывается вокруг и вдруг хмурится: – Слушай, очень странно, что бабушка сейчас еще спит.
Элли направляется к лестнице, Дэлил следует за ней. Подойдя к спальне бабушки, она открывает дверь. Дэлил стоит прямо за ее спиной, и она чувствует на своей шее его дыхание. Шторы в комнате бабушки задернуты, и на кровати под одеялами видна лежащая фигура.
– Бабушка, – шепотом произносит Элли. Фигура на кровати не шевелится. Бабушка, – повторяет она громче.
– Думаешь, это она?.. – тихо спрашивает Дэлил.
Элли охватывает паника. Так же как тогда, во время приговора отцу. Ее бросает то в жар, то в холод, в голове стучит, и ей кажется, что она вот-вот потеряет сознание.
– Бабушка! – уже кричит она.
Элли вбегает в спальню, откидывает одеяла, и в этот момент дом сотрясается – раздается взрыв, и ей кажется, что это взорвалось что-то внутри нее, ее мир в конце концов рухнул, все кончено. Однако Дэлил все это время крепко сжимает ее руку, и он тоже все это слышал. Элли наконец смотрит на кровать: вдоль матраса лежат две подушки, прикрытые одеялами. Старый добрый трюк. Из своей комнаты появляется Джеймс, и Элли с Дэлилом смотрят на него, словно выплывающего из белого облака, с покрытыми штукатуркой волосами и заляпанными очками Дэлила.
– Это. Было. Круто! – сияет Джеймс.
Затем слышится звук открывающейся входной двери, и бабушка весело кричит снизу:
– Привет! Есть кто дома?
37
Свободное падение
– Я в полном дерьме, – говорит Джеймс в телефон. Он лежит в своей кровати, разглядывая дыру на потолке.
– Следи за языком, – говорит Томас. – И что ты там натворил?
Джеймс рассказывает, как он поставил миску с водой на пол в своей комнате и бросил туда немного калия.
– Что? – вскрикивает Томас. – Боже мой! Ты же мог сжечь себе лицо! Какого черта ты вообще решил это сделать?
– Да вы же сами мне сказали! – возмущается Джеймс.
– Ничего подобного! – кричит в ответ Томас. – Я спросил тебя, знаешь ли ты, что будет, если бросить калий в воду? Я не говорил тебе это сделать. Ну и ну! Ты же мог еще и дом взорвать.
– Да, чуть было не взорвал. Но как бы я узнал, что произойдет, если бы я этого не сделал?
– Это называется теория, – размеренно произносит Томас, а потом отрывисто напевает: – Альберт говорит, что Е = mc2.
– Это еще что?
– Теория относительности Эйнштейна, – вздыхает Томас. – О боже, ты что – вообще ничего не знаешь?
– Я знаю, что значит E=mc 2, – кричит Джеймс. – Я имел в виду эту глупую песенку, которую вы напевали.
– А, это «Einstein A Go-Go» группы «Landscape». Не думаю, что ты ее знаешь.
– Я слушал Майо… то есть «Space Oddity». Дэвида Боуи. На «Ютьюбе», – говорит Джеймс. – Очень даже ничего песня. Правда, немного грустная. Мне понравилась еще другая, «Starman». И «Life on Mars» тоже. У него все песни такие, космические?
– У него был такой период. Ты слышал его альбом «Diamond Dogs»?
– Период? Типа как подростковый период? Элли говорит, что у меня он скоро начнется, и поэтому я такой несносный. А я ей сказал: пусть побольше пообщается с вами – тогда поймет, что такое по-настоящему несносный.
Джеймс слышит, как Томас делает глубокий вдох. Ведь он там совсем один, этот майор Том, в своей «консервной банке», далеко-далеко от всего мира, прямо как в той песне, – вдруг думает Джеймс и, прежде чем Томас успевает что-то ответить, поспешно спрашивает:
– А как вас готовили в астронавты?
После некоторой паузы Томас говорит:
– Я ездил в Россию. Там есть такое место – называется Звездный городок.
– А вы летали на «Рвотной комете»? – спрашивает Джеймс.
– Так и знал, что ты об этом спросишь, – ворчливо произносит Томас. – Что еще может интересовать мальчишек, кроме физиологических подробностей?
– А как будет по-русски «not a buggering chance»
[9]? – спрашивает Томас.
– Русский тут ни к чему, – со смеющимися глазами говорит здоровяк с бритой головой и пышными усами. – У меня и с английским полный порядок. И никаких «not a buggering chance» тут быть не может, раз уж вы летите на Марс.
Здоровяка зовут Сергей, но ему нравится, чтобы его называли Миркат – с тех пор как его предыдущий подопечный астронавт сказал, что он похож на этого персонажа из британской рекламы сайта страховых услуг («куда катится мир со всей этой рекламой!» – обычно сетует Томас). Миркат подробно описал тренировку полета в невесомости, который должен состояться этим утром в подмосковном Звездном городке. Томасу предстоит провести здесь следующие полгода, проходя подготовку к его историческому полету на Марс. Если, конечно, ему удастся преодолеть ждущее его испытание.
Стоит ужасный холод, и ледяной ветер гуляет по взлетной полосе аэродрома рядом с Закрытым военным городком номер 1. Перед ними возвышается громада самолета «Ил-76», уже заправленного и готового к полету. Миркат с гордостью произносит:
– А вот и наша «Рвотная комета». Идем.
Внутренняя часть военно-транспортного самолета полностью убрана, в результате чего он напоминает коридор из научно-фантастических фильмов семидесятых годов. Вдоль стен на уровне пояса и выше головы расположены поручни; Томас облачен в зеленый полетный костюм, и Миркат велит ему надеть шлем, когда двигатели, словно проснувшись, начинают реветь. Томас кричит ему сквозь шум:
– А почему в вашем шлеме есть забрало, а в моем – нет?»
