В 2015 году, спустя сорок лет после проведения Асиломарской конференции по рекомбинантной ДНК, Национальная академия наук в Вашингтоне, округ Колумбия, провела встречу, на которой обсуждались быстрый прогресс и этические следствия редактирования клеток человеческой зародышевой линии с использованием технологии CRISPR. Главным организатором был нобелевский лауреат Дейвид Балтимор, который участвовал в Асиломарской конференции сорока годами ранее. Причиной для проведения данного симпозиума послужил доклад, опубликованный в апреле 2015 года в независимом журнале. Там рассказывалось о независимой группе китайских исследователей, впервые применивших технологию CRISPR к (нежизнеспособным) человеческим эмбрионам. Результаты были невпечатляющими, однако суть в другом: гораздо большую озабоченность, особенно у представителей научного истеблишмента, вызывает переход через некую этическую грань.
Главным противником редактирования стволовых клеток является директор Национальных институтов здравоохранения Фрэнсис Коллинз, который утверждает, что это своеобразная красная черта, которую пока нельзя пересекать. Фрэнсис Коллинз не видит никакой медицинской необходимости вмешиваться в ход эволюции, длящейся уже 3,5 миллиарда лет, даже используя абсолютно безопасную технологию. «Дизайнерские дети хороши для голливудских фильмов. Однако они представляют собой пример очень плохой науки и, по-моему, по-настоящему плохой этики», – сказал он. По мнению Фрэнсиса Коллинза, проблема безопасности, которую некоторые называют «риском необратимости», по-прежнему широко распространена, равно как и отсутствие абсолютной медицинской необходимости, когда другие технологии, например преимплантационная генетическая диагностика, оставляют родителям определенный выбор без необратимого вмешательства в ДНК будущих поколений.
Противоположную позицию отстаивает генетик Джордж Черч из Гарвардской медицинской школы, основавший вместе с Чжаном и Дудной компанию Editas Medicine. Он предвидит множество прикладных вариантов этой технологии, включая устранение патологических генов и совершенствование других признаков. Что касается безопасности, то, по словам Черча, несмотря на то что CRISPR иногда задевает и другие последовательности, эти непредвиденные эффекты значительно менее опасны по сравнению со спонтанными мутациями, случающимися при делении клеток.
Выражая мнение многих, Эрик Ландер сказал, что мы по-прежнему слишком многого не знаем о геноме. Устранение генов, которые на первый взгляд попадают «в очередь на ликвидацию», вполне может привести к непредвиденным последствиям. Например, мутация в рецепторе CCR5 лишает ВИЧ способности инфицировать клетки, но при этом повышает риск развития лихорадки Западного Нила. Эрик Ландер предложил пару гипотетических сценариев, связанных с модификацией клеток зародышевой линии, например создание гена APOE для удаления варианта E4, связанного с повышенным риском развития болезни Альцгеймера, или удаление гена PCSK9 для снижения уровня ЛПНП («плохого холестерина»). Однако и он настоятельно призывает к осторожности. «Если эта идея так хороша, мне хочется спросить, почему эволюция не попыталась это сделать ранее и применить по всей популяции?» – сказал он. Комиссия Национальной академии наук повторила эту мысль, сделав вывод об отсутствии достаточной причины для разрешения экспериментов над эмбрионами человека с использованием технологии CRISPR. Однако эта же комиссия не рекомендовала вводить мораторий на исследования с использованием такой технологии. Потенциал технологии CRISPR слишком велик, слишком интересен, чтобы кто-то смог преградить ей путь и столкнуть с дороги.
Я считаю, что, несмотря на риски, мы должны серьезно рассмотреть вопрос генетической терапии с применением стволовых клеток. Только я надеюсь, что многие биологи, которые разделяют мое мнение, будут отстаивать его в предстоящих дебатах и не испугаются неизбежной критики со стороны общественных деятелей. Некоторые из нас уже знают, каково подвергаться нападкам, которые раньше испытали на себе те, кто пытался занимался евгеникой. В конечном счете, это весьма небольшая цена за восстановление генетической справедливости. Если такая работа будет называться евгеникой, то я первым объявляю себя евгенистом.
Всю свою карьеру с момента открытия двойной спирали я восхищался величием того, что создала эволюция в каждой нашей клетке, и это чувство по силе сравнимо только с болью из-за жестокой неизбирательности, с которой генетические болезни поражают людей, особенно детей. В прошлом за устранение этих вредных генетических мутаций отвечал естественный отбор – процесс, который одновременно является изумительно эффективным и ужасно жестоким. Сегодня естественный отбор все еще действует: ребенок, рожденный с болезнью Тея – Сакса, который может прожить всего несколько лет, с бесстрастной биологической точки зрения является жертвой отбора, действующего против мутации Тея – Сакса. Но теперь, идентифицировав многие из этих мутаций, вызывавших столько страданий на протяжении многих лет, мы можем обойти действие естественного отбора. Разумеется, при возможности заблаговременной диагностики любой человек может дважды подумать, прежде чем заводить ребенка с такой болезнью. Рожденному с такой болезнью ребенку светит три или четыре долгих года сплошных страданий, после которых смерть покажется милосердным избавлением. Поэтому если и есть какая-то первостепенная этическая проблема, связанная с обширным новым генетическим знанием, полученным в ходе реализации проекта «Геном человека», то, на мой взгляд, она заключается в слишком медленном темпе внедрения на практике наработок, которые помогли бы уменьшить или облегчить человеческие страдания. Абстрагируясь от неопределенностей, связанных с генетической терапией, я считаю, что откладывать внедрение достижений, даже самых однозначных, совершенно бессовестно. То, что в нашем обществе развитой медицины практически ни одна женщина не проходит скрининг на выявление мутации, связанной с синдромом ломкой Х-хромосомы, спустя уже два десятилетия после того, как открыта эта мутация, свидетельствует только о невежестве или бескомпромиссности. Любая читательница этой книги должна понять, что одна из важнейших задач, которые она может выполнить в качестве потенциального или фактического родителя, заключается в сборе информации о генетических опасностях, с которыми могут столкнуться ее еще не рожденные дети. Она должна узнать, какие генетические дефекты были у нее в семейном анамнезе, исследоватьродословную своего партнера или сам зародыш зачатого ребенка. Пусть никто не говорит, что женщина не имеет права получить доступ к такой информации. Она имеет право и на это, и на то, чтобы принимать решения о сохранении беременности на основе этих данных, поскольку именно ей придется иметь дело с прямыми последствиями принятого или, наоборот, непринятого решения.
Благодаря нашей новообретенной способности удивительно эффективно (и дешево) секвенировать ДНК мы теперь можем изучать влияние мутаций на наш вид. Секвенирование геномов семейных трио – родителей и их ребенка – показало, что каждый новорожденный человек несет в своем геноме от 60 до 100 новых мутаций. Интересен тот факт, что их точное число отчасти зависит от возраста родителей, при этом чем старше родитель, тем больше мутаций он передает. Многие из этих мутаций могут оказаться несущественными, появившись в части генома, маловажной с функциональной точки зрения, однако другие могут значительно влиять на работу нашего тела и разума. В конце концов, мы – сложные биохимические машины, зависящие от триллионов взаимосвязанных частей, поэтому случайное изменение информации, лежащей в основе работы этой системы, скорее всего, приведет к сбоям. Возможно, в будущем использование какой-нибудь технологии вроде CRISPR позволит нам вмешаться, исправить ошибки, связанные с мутациями, и избавиться от неприятностей, к которым они неизбежно приводят.
