Полагаю, хорошие патенты уравновешивают ситуацию; с их помощью признаются и поощряются инновационные работы и не допускается, чтобы любая работа заимствовалась. Однако к тому же они еще и способствуют развитию технологии доступными способами во имя всеобщего блага. К сожалению, мудрый пример Стэнфорда не всегда берут на вооружение при разработке каждого нового методологического приема при работе с ДНК. Например, полимеразная цепная реакция (ПЦР) – бесценный метод для амплификации и наращивания ДНК. ПЦР, изобретенная в 1983 году в корпорации Cetus (подробнее о ПЦР мы поговорим в главе 7, где речь пойдет о проекте «Геном человека»), быстро превратилась в одну из «рабочих лошадок» молекулярной биологии. Поначалу в коммерческой сфере она применялась куда более ограниченно, чем в науке. Cetus сначала предоставила коммерческую лицензию компании Kodak, а потом продала права на ПЦР за 300 миллионов долларов швейцарскому гиганту Hoffman – LaRoche, занимающейся производством химической, фармацевтической и диагностической продукции. В компании Hoffmann – LaRoche, в свою очередь, решили, что выгоднее будет не продавать лицензии, а максимально увеличить окупаемость патента, став монополистом на ПЦР-диагностику. В рамках такой стратегии компания скупила бизнес, связанный с диагностикой СПИДа. Только с приближением даты истечения патентного срока фирма стала выдавать лицензии на эту технологию – как правило, лицензия доставалась другим крупным диагностическим компаниям, которые могли позволить себе соизмеримо масштабные отчисления для Hoffmann – LaRoche. Чтобы сгенерировать дополнительный источник доходов с этого патента, Hoffmann – LaRoche установила серьезные отчисления для производителей оборудования, при помощи которого выполняется ПЦР. В результате за продажу простого устройства, с которым справятся даже школьники, учебный центр им. Долана по работе с ДНКв Колд-Спринг-Харборе должен отчислять компании 15 % лицензионного вознаграждения за использование патента.
Еще более пагубно на разумной доступности новых технологий паразитируют юристы, агрессивно патентующие не только новые изобретения, но и фундаментальные идеи, лежащие в их основе. Типичный пример – патент на генетически измененную мышь, созданную Филом Ледером. Группа Ледера из Гарварда занималась исследованиями рака и получила генетическую линию мышей, отличавшихся особой резистентностью к раку груди. Ледер с коллегами не пользовались известными методами по внедрению искусственно измененных генов рака в оплодотворенную яйцеклетку мыши. Поскольку онкогенные факторы у мышей могут напоминать подобные факторы у человека, считалось, что такая «онкомышь» поможет лучше понять патогенетические механизмы рака у человека. Однако гарвардские юристы подали патент не на конкретную разновидность мышей, полученных группой Ледера, а на всех трансгенных раковых животных, то есть даже не ставили попытки ограничиться мышами. Такой зонтичный патент был выдан в 1988 году, и на свет появился раковоперерожденный грызун, прозванный «онкомышь», или «гарвардская мышь». Хотя на самом деле работы, проводившиеся в лаборатории Ледера, гарантировались компанией «Дюпон» и коммерческими правами на мышь владел этот химический гигант, а отнюдь не Гарвардский университет. Поэтому, возможно, «гарвардскую мышь» было бы уместнее назвать «мышь Дюпон». Однако независимо от названия этот патент повлиял на исследования рака глубоким, но контрпродуктивным образом.
Компании, заинтересованные в разработке новых видов онкомышей, были быстро оттеснены в сторону, поскольку «Дюпон» требовала огромных патентных взносов, и исследователи, отваживавшиеся использовать уже «готовых» онкомышей для испытания экспериментальных противораковых препаратов, аналогично свернули свои работы. Компания «Дюпон» стала требовать, чтобы академические институты прямо указывали, какие экспериментальные исследования рака проводились на патентованных онко-мышах «Дюпон». Это было беспрецедентное и неприемлемое вторжение большого бизнеса в академические лаборатории. Калифорнийский университет в Сан-Франциско, Институт Уайтхеда в составе Массачусетского технологического института, лаборатория в Колд-Спринг-Харборе, а также ряд других учреждений отказались пойти навстречу компании «Дюпон».
Когда патенты затрагивают технологии, имеющие фундаментальное значение для выполнения необходимых операций в молекулярной биологии, владельцы патента могут в буквальном смысле заблокировать целую исследовательскую область, требуя оплаты за работу в этой области. Несмотря на то что любая патентная заявка должна оцениваться по конкретным достоинствам именно этой заявки, все равно существуют некоторые общие правила, которые необходимо соблюдать. Патентование методов, ключевое значение которых для научного прогресса очевидно, должно рассматриваться по образцу прецедента, связанного с делом Коэна – Бойера: технология должна быть общедоступной (не контролироваться единственным лицензиатом) и подчиняться разумному ценообразованию. Эти ограничения ни в коем случае не идут вразрез с этикой свободного предпринимательства. Если новый метод представляет собой подлинный «шаг вперед» в науке, то и использоваться он будет очень широко, и даже умеренные проценты лицензионного вознаграждения принесут существенную прибыль. Однако патентование продуктов – например, лекарств или трансгенных организмов – должно распространяться лишь на конкретное наименование, а не на весь спектр других продуктов, которые могут быть созданы по образцу созданного и запатентованного.
Фил Ледер со своей «гарвардской» онкомышью
Триумфальный инсулиновый проект компании Genentech стал бенефисом биотехнологии того времени. Сегодня генная инженерия с использованием рекомбинантной ДНК – рутинная процедура, существенный элемент в деле разработки новых лекарств. Такие процедуры обеспечивают массовое производство человеческих белков, которые сложно получить другим способом. Зачастую генно-инженерные белки безопаснее использовать в лечебных или диагностических целях, нежели любые другие белковые продукты. Так, крайне малый рост (карликовость) часто развивается из-за недостатка человеческого гормона роста (СТГ). В 1959 году карликовость впервые стали лечить при помощи СТГ, который на тот момент можно было получить лишь из мозга трупов. Лечение шло удачно, но, как выяснилось впоследствии, пациенты рисковали заразиться крайне неприятной болезнью. Иногда в процессе лечения у пациентов развивалась болезнь Крейцфельдта – Якоба, тяжелое дистрофическое заболевание коры головного мозга, базальных ганглиев и спинного мозга с крайне высокойлетальностью, приводящее к психическим расстройствам и сенсорным нарушениям и напоминающее так называемое коровье бешенство. В 1985 году Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов (FDA) запретило использовать СТГ, взятый из тканей трупов. По счастливому совпадению в том же году был получен рекомбинантный СТГ, разработанный компанией Genentech и не угрожающий пациентам заражением.
На первом этапе развития биотехнологической индустрии большинство компаний сосредоточились на получении белков, функция которых уже была известна. Клонированный человеческий инсулин был просто обречен на успех: в конце концов, к моменту появления продукта Genentech люди уже более полувека принимали инсулин. Другой пример – эритропоэтин (ЭПО), белок, стимулирующий в организме синтез эритроцитов. В ЭПО жизненно нуждались пациенты, постоянно проходившие диализ почек, которые страдают из-за анемии, связанной с потерей красных кровяных телец. Чтобы удовлетворить потребность в этом продукте, компания Amgen, расположенная в Южной Калифорнии, и Genetics Institute независимо друг от друга разработали варианты рекомбинантного эритропоэтина. Такой ЭПО по определению являлся полезным и коммерчески выгодным продуктом; оставалось лишь выяснить, какая из компаний захватит рынок сбыта. Хотя Джордж Ратман, генеральный директор компании Amgen, и не изучал таинственных нюансов физической химии, он вполне приспособился к суровым законам большого бизнеса. В конкурентной борьбе он проявлял самые «некуртуазные черты» своего характера: его переговоры с конкурентами напоминали схватку с дюжим медведем, в горящем взоре Ратмана читалась уверенность в том, что он может вас поколотить лишь потому, что так принято в бизнесе. Amgen и ее гарант Johnson & Johnson ожидаемо выиграли судебную тяжбу против Genetics Institute, и продажи эритропоэтина в 2006 году принесли пять миллиардов долларов одной лишь компании Amgen; впоследствии они стали снижаться. На сегодняшний день Amgen – один из крупнейших игроков на биотехнологическом рынке; стоимость компании оценивается в 125 миллиардов долларов.
