Одри Тэйлор кивнула, однако уточнила:
– Не уверена, насколько продление жизни человека в таком печальном состоянии, как у вашей матушки, является добрым делом. Впрочем, в любом случае это не нам решать, верно?
– Она… – Мэтт вдруг понял, что не знает, как верно сформулировать вопрос.
– При смерти? Полагаю, что да, хотя…
– Понимаю. Мы ведь все это с вами уже проходили?
– Откровенно говоря, сейчас мой прогноз неблагоприятен. Хотя не могу не согласиться, ваша матушка уже преподносила нам сюрпризы. – Директриса жестом пригласила его к лифту. – Я вас провожу. Палата на втором этаже, рядом с постом дежурной сестры.
– Она приходила в сознание?
– Трудно сказать. По словам Рут, вчера вечером что-то бормотала. Похоже, нечто ее беспокоит. – Двери лифта открылись. – Я вызову Рут, чтобы она сама вам рассказала. Может, вы в этом что-то поймете?.. – Одри снова легонько пожала плечами.
– Или это просто обычная смесь из путаных воспоминаний детства, а то и какая-нибудь мыльная опера десятилетней давности. Ну, по крайней мере, она больше не занимается членовредительством. – Мэтту представились пальцы с изогнутыми ногтями, дергающие и царапающие пергаментно-тонкую кожу на тощих руках. Даже он был едва способен переносить это зрелище.
– Верно, старший инспектор, хотя бы в этом нам повезло.
Они быстро прошли ярким коридором, устланным ковром с геометрическим орнаментом. Высокие окна, даже забранные решетками для безопасности, пропускали внутрь достаточно света.
Директриса приоткрыла дверь.
– Приехал сын Кэтрин.
Мэтт на секунду задержался на пороге и окинул взглядом новую палату. Светлая, просторная, безупречно чистая. Рут – полная, улыбчивая женщина, обязанностью которой было ухаживать за матерью, – подняла взгляд от катетера, который сейчас проверяла. Лучи света из большого окна падали на полную алых роз вазу.
На которой и застыл его взгляд.
– Мы поставили цветы так, чтобы она их увидела, если придет в сознание, – пояснила сестра.
Мэтт обернулся к директрисе.
– Откуда взялись эти цветы? Кто их прислал?
Теперь замешательство выразилось и на ее лице.
– Да вы же сами! Как раз сегодня утром их и доставили.
– Кто?
– Один из ваших полицейских. Сказал, что вы распорядились.
– У вас в фойе есть камеры наблюдения?
– У нас кругом камеры, старший инспектор. У половины пациентов – Альцгеймер или другие формы слабоумия. Без камер нам нельзя.
– Я хочу видеть того, кто доставил цветы. Можете показать мне запись?
Если миссис Тэйлор и была поражена, то виду не подала.
– Мы скоро вернемся, Рут. Оставайся с Кэтрин и ни в коем случае не уходи.
В кабинете директрисы Мэтт принялся расхаживать взад-вперед, нервничая в предвкушении того, что ему предстояло увидеть. Долго ждать не пришлось.
– Утренняя кассета. Этот человек появился в восемь сорок шесть, пришел пешком.
– Без машины?
– Вероятно, припарковался где-нибудь на улице. Через ворота он точно прошел пешком, я в это время была в кабинете, проверяла расписания дежурств и видела, как он выходит. – Директриса быстро промотала запись, потом остановилась и стала прощелкивать покадрово. – Вот он! Представился инспектором Эдвардом Деннисом.
Стоп-кадр показывал уже знакомое лицо, глядящее прямо в камеру. Седые волосы, коротко подстриженная бородка, нагловатая, уверенная улыбка. Тот же, кто подходил к дочери Джейсона.
– Вы его знаете?
– К сожалению, нет. Однако похоже, что он меня знает, и очень хорошо. – Мэтт достал телефон. – Могу я на минутку занять ваш кабинет, миссис Тэйлор? Мне нужно позвонить.
Кивнув, она вышла из комнаты, предоставив ему возможность поговорить с Джейсоном.
– У меня в машине есть мешки для вещдоков, так что розы и кассету я привезу. Цветы нам вряд ли чем-то помогут, но я, черт возьми, не собираюсь оставлять их у изголовья матери!
– Хотите, сэр, я распоряжусь, чтобы рядом с ней дежурил полисмен? На случай, если он вернется.
– Он не вернется, Джейсон. Он уже сделал ровно то, что хотел. Даже если бы вдруг и вернулся с намерением ей повредить, будет уже поздно. Самое худшее происходит прямо сейчас, естественным чередом.
– Примите мои соболезнования, сэр. – Мрачность в голосе Джейсона достигла небывалых глубин.
– Не о чем тут соболезновать. Лучше пригляди за группой, пока я не вернулся.
Мэтт дал отбой и вышел из кабинета. Самое время снять с души еще один камень. Даже если ты меня не услышишь, мама. Кое-что следует сказать. Пока еще не поздно.
В ней с трудом можно было узнать женщину, некогда игравшую в его жизни столь важную роль. Он попытался наложить образ внушающего страх матриарха с жесткими чертами лица и пышными каштановыми волосами поверх этой истощенной мумии. Не получилось.
– Она много говорила вчера вечером. Уже ночная смена пришла, а она все не могла успокоиться. – Рут подала ему чашку с чаем.
– Что-нибудь осмысленное?
– Вас кто-нибудь называет Мэтти, сэр?
– Иногда. Только те, кто меня любит.
Рут подошла к окну.
– Разумеется, это не мое дело, сэр. Но я думаю, что она вас любит.
Он помешивал ложечкой чай, не поднимая взгляда.
– И кто вам внушил столь странную мысль?
– В основном она бредила, однако раз за разом повторяла, что ей нужно с вами поговорить насчет Бена. Она хотела попросить прощения за Бена. Мол, передайте Мэтти. Повторяла раз за разом.
Мэтта передернуло.
– Насчет Бена? Вот так прямо и сказала, что хочет попросить прощения?
– И не один раз. И еще повторяла слово «плохой».
– Бен плохой? Или я?
Рут задумалась.
– По-моему, она это не про кого-то говорила, а про свой поступок.
Мэтт заставил себя сделать глоток еще неостывшего чая. Попросить прощения за Бена?
– Кто-то близкий, этот Бен?
– Мой пес. Принадлежал еще моему отцу, пока он был жив. – Ощутив подкатывающий к горлу комок, Мэтт словно наяву почувствовал под рукой грубую шерсть, заглянул в большие карие глаза. – Как-то раз я задержался в школе. Мать случайно закрыла Бена у меня в комнате, и он обмочился. Я сразу же все оттер, но она просто озверела. Швырнула Бена в багажник и уехала… Больше я его не видел.
– Господи! Вот ужас!
– Я думал, что не переживу. Бен был моим лучшим другом, вероятно, даже единственным. Вот только для моей мамочки этот поступок был более чем типичным.
