Кое-как уняв первоначальное желание немедленно вырваться из пут, она пыталась прояснить для себя, что произошло. Помнилось, что кто-то отчаянно позвал ее по имени. И еще слова – о том, что с кем-то что-то случилось. Она вроде бы сразу бросилась на помощь… И все, дальше пустота. Так что же с ней произошло? И где она, черт побери?
Хэйнс была близка к тому, чтобы удариться в панику, однако раз за разом напоминала себе: ты полицейский, опытный детектив, ты должна как можно быстрей разобраться в том, что происходит. От этого зависит твоя жизнь. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, пока пульс наконец не понизился до мало-мальски приемлемого. Она понимала, что ранена, но, скорее всего, не слишком опасно, и в любом случае сейчас главное – освободиться.
Пошевелила головой – не так резко, как в прошлый раз. Было больно, однако уже терпимо. Похоже, что она находится в помещении без окон, хотя откуда-то просачивалось совсем чуть-чуть неясного света. Погреб или кладовая. И запах не слишком приятный, но при этом смутно знакомый. Оставив попытки что-либо рассмотреть, Лиз закрыла глаза и принюхалась. Сильнее всего пахнет плесенью; запах влажный, застоявшийся, следовательно, свежий воздух сюда редко попадает. И еще чем-то подванивает… Ага! Это же удобрения! Фосфаты. Точно, пахнет, как в сарае у дядюшки, только не хватает приятного сладковатого аромата заготовленного на зиму сена.
Итак, бетонный пол и сельхозудобрения. Значит, она в отдельно стоящей постройке. Это не подвал. Какой-никакой, а повод для оптимизма. Скорее всего, похититель сейчас в другом здании.
Хэйнс попыталась пошевелить ногами. Увы, они, как и руки, были плотно обмотаны – в лодыжках, да еще и вокруг голеней. Кляпа почему-то не было. А вот это уже плохой знак. Конечно, так несколько удобней, зато выходит, что оставивший ее здесь совершенно уверен – она может хоть обкричаться, никто не услышит.
Где-то непрерывно капала и журчала вода. Совсем рядом находился источник и еще одного звука: какого-то поскрипывания. Потом Лиз поняла, что поднялся ветер, а из его заунывного подвывания и долгих шепчущих вздохов заключила, что находится сейчас в очень отдаленной местности.
Где-то в болотах?
Ее стала колотить дрожь, былой оптимизм угас. До ближайшего жилья в лучшем случае несколько миль, а если она еще и неподалеку от моря, то места тут совсем гиблые, окруженные солеными топями.
Нет! Держись, подруга! Рано сдаваться, ты даже не знаешь, где на самом деле находишься. С тем же успехом это могут быть чьи-то задворки на окраине города, так что сосредоточься и… Лиз вдруг застыла, уловив шорох неподалеку. Ради бога, только не крысы! Если у нее и была какая-то фобия, так именно эта – она до ужаса боялась длиннохвостых усатых грызунов. Проглотив комок в горле, Лиз притихла и попыталась не шевелиться.
– О-о-о!
Протяжный стон эхом заметался между стен тесного помещения.
Не крысы.
– Эй? Кто здесь?
– Лиз? Это вы?
Хэйнс обрадованно вскрикнула.
– Джемма? Что, черт побери…
– Ох, простите меня. Я все испортила… Господи, он мне, похоже, все ребра переломал.
– Не понимаю – как такое случилось у нас в участке? – В голове у Лиз шумело, она изо всех сил пыталась понять – Джемма-то что в этой вонючей дыре делает?
– Я увидела, как он на вас напал. И так озверела, что сама на него кинулась. Знаю, нужно было вызвать подмогу по рации, но у меня в этот момент вся подготовка из головы вылетела. Я видела только, что он грузит вас в машину, и хотела ему помешать. – Девушка прерывисто вздохнула. – Ведь должна была помнить по предыдущему разу, на что сукин сын способен…
– Ты не виновата. Начать с того, что я сама не должна была к нему приближаться. Он провел меня, как ребенка. Вот дерьмо! Если кто здесь и дура, так это я. Тебе сильно досталось?
– Удар по башке, хотя болят в основном ребра. Схлопотала от него точно в то же место, что и раньше. Даже дышать трудно. А вы как?
– У меня, кажется, только голова. Трудно определить, когда тебя всю обмотали, как индейку, – хоть сейчас в духовку! – Лиз пыталась шутить, однако она сильно переживала сейчас за Джемму. Сломанные ребра могут повредить легкие.
– Тебя он тоже этой треклятой лентой обмотал?
Джемма закашлялась и тут же вскрикнула от боли. Лишь через несколько мгновений с трудом выдохнула:
– Да. Запястья.
Лиз сразу же пришла к решению.
– Можешь подобраться ко мне поближе? Только смотри, чтобы себе не повредить.
Последовало несколько минут болезненных стонов, и наконец Джемма опустилась на пол рядом с ней.
– Что будем делать, сержант?
– Он забрал у тебя рацию? Телефон, фонарик?
– Забрал пояс вместе со всем, что на нем висело. До кармана, где был телефон, мне не дотянуться. Впрочем, похоже, его и нету.
– Да, иного, пожалуй, и ожидать не стоило. Хорошо, можешь лечь так, чтобы твои руки оказались рядом с моими? Вдруг у меня получится размотать ленту. Тогда ты потом меня развяжешь. И извини, – добавила Лиз, – что приходится это говорить, но попробуй-ка поторопиться. Лучше отсюда убраться до того момента, когда он придет нас проведать.
Даже нащупать конец ленты в темноте склада было чертовски сложной задачей, а уж размотать ее, когда у тебя самой руки связаны, – попросту невозможной. Лиз чуть не расплакалась от бессилия.
– Черт! Черт! Чертова сраная хренова лента! Тебе не больно?
– Да плевать! Вы, главное, разматывайте. У меня нет никакого желания снова видеть говнюка.
Лиз сломала уже несколько ногтей, ее пальцы постепенно покрыл толстый слой клея, так что работать стало еще сложней.
– Обожди, Джем, перерывчик. Если бы хоть видеть, что делаешь…
– Т-с-с! Лиз, вы слышите?
Где-то неподалеку плакал ребенок. Не просто плакал – подвывал, словно раненое животное.
– Господи! Прямо в дрожь бросает. Как вы думаете, это Райан? – прошептала Джемма.
– А кто еще? Если только убийца очередного не похитил.
– Господи, пусть уж Райан. Значит, он еще жив. Но, чтобы ему помочь, нам нужно самим освободиться…
Лиз не успела ответить, послышался еще один звук – отпираемого замка и отодвигаемого засова. Ее бросило в дрожь. Дверь со скрипом отворилась. В проеме темнел силуэт.
– Добрый вечер, дорогие дамы. Рад с вами познакомиться. Меня зовут Тед.
* * *
Хэйнс понятия не имела, сколько времени прошло. Свет в вонючую тюрьму уже не просачивался. Бетонный пол был холодным как лед. Зубы безостановочно стучали, в голове пульсировала боль. Впрочем, боль, по крайней мере, была физической мукой, чем-то таким, с чем можно бороться, что можно попытаться превозмочь. Напротив, сознание страдало от намного более тяжкой травмы.
