– А что именно на нем было?
– О, ну знаете, галстук, твидовый пиджак… Молодежь и под страхом смерти такое не наденет. Одни футболки и джинсы с мотней у колен. И еще татуировки. – Миссис Гибсон вздрагивает и снова тянется к заварочному чайнику.
– Мне больше не надо, – спешит прикрыть свою чашку художник.
Сомер глядит на электронный фоторобот в его планшете. Хорошо, что Гибсон вспомнила про необычную одежду, иначе получается портрет самого обычного пожилого мужчины: высоковатый, седоватый, полноватый. Очень приблизительное описание.
– Что-нибудь в его внешнем облике выделялось? Может, шрамы? Своеобразная походка?
– Нет, – подумав, отвечает миссис Гибсон. – Ничего такого.
– А голос? Не особо запоминающийся?
– Ну, я перекинулась с ним всего парой слов и очень давно, но речь у него, помню, грамотная. Не как у простолюдина.
– Акцент?
– А вот акцент, кстати, был – что-то вроде бирмингемского говора. Думаю, он пытался его скрыть, однако в приступе злости такие вещи проявляются…
– Злости, миссис Гибсон? О чем это вы?
– Разве я не сказала? Они ругались. Сын был чем-то сильно расстроен.
– Вы слышали, как они ругались? Когда это случилось? Раньше вы ни о чем таком не упоминали.
Миссис Гибсон замирает с чайником в руке.
– Господи, да года три уж прошло, а то и больше. В моем возрасте время коварно – думаешь, что-то случилось пару месяцев назад, когда на самом деле минули годы…
Сомер немного подается вперед.
– Вы помните, из-за чего была ссора?
– Не уверена, что вправе вам рассказывать, – озадаченно отвечает миссис Гибсон. – Я услышала их разговор, так как проходила мимо, а они стояли на крыльце. Этот Джон упомянул что-то про завещание старика – вот я и решила, что он сын Харпера. Тогда-то в его речи и проскочил бирмингемский говорок. Всего в паре слов, но у меня ухо чуткое, мой муж родом оттуда. Странно, раньше я об этом и не задумывалась…
– И его точно зовут Джон?
– Точно, детка. Без сомнений. Ну что, еще чаю?
* * *
У Алекс удивленный вид – кажется, она не ожидала меня увидеть, хоть я и обещал ее забрать. Она работает в высоченном здании, которое видно с окружной дороги. Такое с остроконечной штукой на крыше, насмешливо выглядывает своими башенками на Ботли-роуд. Один шутник в отделе называет его «Минас Моргул», как мрачную крепость из «Властелина колец». Вид оттуда, конечно, шикарный. И парковка огромная. Здесь я и жду супругу.
Она выходит с двумя незнакомыми мне людьми: женщиной за тридцать в зеленом костюме и мужчиной, ровесником Алекс. Высокий, темноволосый. Почти как я. Женщина в зеленом говорит им что-то на прощание и направляется к своей машине. Алекс с мужчиной задерживаются, и, как я вижу, это не просто болтовня между коллегами. У нее вид серьезный, у него – задумчивый. Головы наклонены ближе друг к другу, чем следовало бы. Он постоянно жестикулирует. Как бы упрочивает свой статус, свою компетентность в деле. Работая в полиции, учишься понимать язык тела. Оценивать людей без звука.
Прощаясь, он не касается Алекс. Ну, она же в курсе, что я наблюдаю. Ее коллега, видимо, тоже.
– Кто это был? – спрашиваю я, когда жена садится в машину.
Она бросает на меня короткий взгляд и начинает пристегивать ремень.
– Дэвид Дженкинс. Тоже работает с семьями.
– Выглядело очень эмоционально.
«Только не говори, что ревнуешь», – читаю я молчаливый ответ во взгляде Алекс.
– Я лишь хотела посоветоваться с ним.
От этого как-то не легче. Однако, как и Гис, я знаю, когда надо перестать докапываться.
Мы выезжаем на дорогу, и я направляюсь к окружной.
– Заскочим в больницу, ты не против? Хочу проверить, как там девушка.
– Без проблем. Я вообще не думала, что ты так рано освободишься.
– Я и не освободился бы, появись в деле хоть какое-то продвижение. Мог бы заниматься сейчас чем-нибудь полезным.
Глянув на меня, Алекс отворачивается и смотрит на мелькающие за окном поля.
– Прости. Я не так хотел выразиться.
Алекс отмахивается рукой, но голову не поворачивает. Она тоже знает, когда надо остановиться.
* * *
Мы приезжаем в больницу, и Алекс, к моему изумлению, решает пойти со мной.
– Уверена? Ты же ненавидишь больницы.
– Все лучше, чем сидеть тут и ничего не делать.
На третьем этаже меня встречают Эверетт и врач – прямо будто из медицинского сериала «Катастрофа» (или как он там называется).
– Титус Джексон, – представляется он, пожимая мне руку. – Боюсь, я могу лишь повторить все то, что уже рассказал констеблю Эверетт. Пациентка определенно рожала, однако недавних следов сексуального насилия не обнаружено – ни вагинальных, ни синяков на теле.
– Она все еще под действием успокоительных?
– Уже нет. Хотя по-прежнему молчит.
– Можно к ней зайти?
Джексон медлит с ответом.
– Только на пару минут и по одному. Психологически она очень уязвима. Сильно беспокоится, когда к ней подходят близко, особенно мужчины. Учтите это.
– Я умею общаться с жертвами насилия.
– Не сомневаюсь, однако тут замешано не только насилие.
Я киваю. Он прав.
– А что с ребенком?
– По вашей просьбе коллеги из педиатрического отделения провели еще один осмотр – никаких намеков на сексуальное насилие. Хотя вы и сами прекрасно знаете, что иногда с детьми творят такое, от чего не остается следов на теле.
– Все верно. Я знаю.
Я поворачиваюсь к Алекс.
– Я побуду здесь, – говорит она, предвосхищая мой вопрос.
– Могу проводить вас в комнату ожидания, – предлагает ей Эверетт. – Чуть дальше по коридору.
* * *
Подойдя к палате девушки, я делаю то же самое, что сделал бы любой другой: останавливаюсь и смотрю на нее через стекло. И мне вдруг становится стыдно. Чувствую себя вуайеристом. Интересно, а каково ей здесь, в четырех больничных стенах, полных заботы, но все же напоминающих тюрьму? Глаза открыты, и хотя за окном полно деревьев, травы и других зеленых красот природы, которых бедняга была лишена бог знает сколько времени, она пялится в потолок. На ряды одинаковых бесцветных плиток.
Я стучу – девушка резко приподнимается на койке. Я медленно открываю дверь и захожу внутрь, но не приближаюсь к ней. Все это время она пристально следит за мной взглядом.
– Я из полиции. Меня зовут Адам.
Она вроде бы как-то реагирует, но неопределенно.
