Он сидел и смотрел, как я засовываю бумагу между ног. Взгляд у него был странный, как будто он балдеет от вида крови. Как будто этому извращенцу так нравится еще больше. Сказал, жаль, что мы пока что не можем заниматься сексом, если хочешь, попробуем сзади. Ему кажется, что у нас что-то вроде отношений. От мысли об этом только страшнее, а я-то думала, что хуже уже некуда.
[несколько страниц повреждены]
…теперь добрее ко мне. Говорит, мы можем стать семьей, и вообще он всегда хотел ребенка и надеется, что будет мальчик. Вернул мне белье и даже пытался постирать его. Свет тоже оставляет. Дает больше еды. Правда, когда я сказала, что мне нужно к врачу, он жутко рассмеялся и ответил, что я как раз там, где надо. Когда я спросила еще раз, он сослался на женщин в девятнадцатом веке, которые рожали детей прямо в полях и тут же продолжали работать. Чего волноваться, я ведь молодая и здоровая, и он обо мне позаботится. Обо мне и малыше.
Видимо, он все же разозлился, потому что выключил свет. Я лежала в темноте и чувствовала, как двигается во мне его ребенок. Как он поедает меня изнутри.
[одна или несколько страниц отсутствуют]
Оно лежит и смотрит на меня. Когда оно плачет, его лицо морщится и краснеет. Он сказал, я должна кормить это существо, но я повернулась к нему спиной. Сам хотел его, сам пусть и кормит. Он достал молоко и заставил ребенка его пить.
Он забрал грязное постельное белье и принес новые простыни. Все повторяет, какие они чистые и гигиеничные. Я сказала, что мне все равно.
Мне все равно, умру я или нет. Меня это уже не волнует. Он говорит, я должна жить ради ребенка. В ответ я отвернулась к стене и заплакала.
Говорит, как же нам повезло, что я такая молодая и роды прошли легко. «Повезло? – спрашиваю. – Повезло стать пленницей? Повезло каждый день подвергаться насилию?» А он в ответ: все не так, ты же знаешь, веди себя хорошо. Он был снисходителен ко мне в связи с беременностью, но теперь ситуация изменится.
Я должна ухаживать за ребенком, и тогда он оставит меня в покое, мол, это в моих интересах. Говорю, пусть забирает его наверх и там за ним ухаживает, но он отказывается. Заявляет, что ребенок мой. Мой и его. Называет его Билли.
Я не стану давать ему имя
Только не здесь
Только не в темноте
Этот ребенок, он смотрит на меня. Глаза у него голубые. Волосы темные, как у меня. Заставляю себя думать, что он мой и не имеет никакого отношения к этому жуткому старому извращенцу.
Он почти не плачет. Просто лежит на одеяле и смотрит. Ему уже больше трех месяцев. Старик по-прежнему «добр» ко мне. Приносит хорошую еду, тампоны, даже кое-какую одежду – поношенную, но и то неплохо. Ребенку дал футболку и ползунки.
Может, появление малыша все-таки к лучшему? Он ведь не сможет вечно держать его в подвале. Вдруг заболеет? Он не даст ему умереть. На меня ему плевать, но он не позволит, чтобы что-то случилось с ребенком.
Только не с его сыном
Только не с Билли
[одна или несколько страниц отсутствуют]
Еда кончилась, вода на исходе. Не знаю, долго ли еще продержусь
Слышу людей по соседству, кричу, но никто не отзывается
За мной никто не приходит
* * *
Бакстер звонит из камеры предварительного заключения в 17.30. В голове у меня роятся слова. Слова из дневника девушки и картины, нарисованные моим воображением. Я и так знал, что он с ней сделал, однако читать об этом, представлять это – совсем другое. Меня переполняют гнев, который придется контролировать, и бескрайнее сожаление.
– Босс? – Бакстер ждет моего ответа.
– Прости, задумался… В чем дело?
– У Харпера прояснилось в голове. Хочет дать показания.
Надо посчитать до десяти.
– Хорошо. Адвоката вызвал?
– Она приедет только через час, а медлить нельзя. В его состоянии… пока будем ждать, старик опять уйдет в себя. Здесь его врач, так что, если вы не против, она согласна сыграть роль попечителя.
– Идет. Отведи его в первую комнату для допросов. Куинн тут?
– Не видел.
– Тогда приходи ты. Буду через десять минут.
* * *
Когда я захожу в комнату, Харпер смотрит мне прямо в глаза – впервые за все время. Спина ровная, во взгляде полное понимание происходящего. Его врач – компетентная на вид женщина, волосы у нее седые и безжизненные, а глаза на удивление красивые. Я сажусь рядом с Бакстером и гляжу на Харпера.
– Доктор Харпер, вы желаете дать показания?
Чувствую на себе взгляд Бакстера – он заметил перемену в моем голосе.
Харпер неуверенно кивает.
– И осознаете, что это официальный допрос вас в качестве подозреваемого?
Снова кивок.
– В таком случае сообщаю для записи: я инспектор Адам Фаули. На допросе доктора Харпера также присутствуют доктор Линда Пирсон и детектив-констебль Эндрю Бакстер. Итак, доктор Харпер, что вы намерены нам сообщить?
Старик молча смотрит то на меня, то на Бакстера.
– Доктор Харпер?
Он медленно осматривает всех, кто находится в комнате.
– Это она, да?
– Что, простите?
– Вы хотите, чтобы я рассказал вам о ней.
Бакстер открывает рот, желая что-то вставить, но я останавливаю его взмахом руки. Узнав версию событий из дневника девушки, теперь я желаю услышать все от Харпера, его словами.
Он тянется за стаканчиком воды, затем поднимает на меня глаза – слезящиеся, с красными прожилками сосудов.
– Вам когда-нибудь хотелось повернуть время вспять, хотя бы на один-единственный час?
Сердце колотится так, что я едва не задыхаюсь. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Мой гнев никуда не делся, однако его вытеснило чувство потери. И я имею в виду не Ханну, не Вики, а самого себя. Мою собственную потерю. Не час – мне понадобилось бы всего пять минут. Я отдал бы всё за те пять минут, которые ушли на сортировку мусора в ящиках. Я опоздал на пять минут и не успел спасти Джейка, не успел вдохнуть воздух в его легкие.
Пять минут.
Пять гребаных минут.
– Знаете, она является мне, – вдруг продолжает Харпер. – Выглядит как шлюха в том красном платье. Сжимает мой член своими маленькими холодными ручками. Я понимал, что это лишь видение, что на самом деле ее не было рядом. Но она все приходила. Каждую ночь. Никак не могла оставить меня в покое.
Я наклоняюсь вперед.
– О ком вы, доктор Харпер?
