• 1960 г. Год освобождения Африки. Возникновение в потенциально привлекательном регионе мира классического институционального вакуума влияния. Можно считать это событие началом эпохи неоколониализма. Но тогда вся ситуация виделась в ином свете.
• 12 апреля 1961 г. Полет первого человека в космос, крупнейшее мирное наступление СССР. Величайший политический, технологический и имиджевый прорыв страны и народа, расцененный властью, как прорыв идеологии.
• 14–16 апреля 1961 г. Провальная операция в заливе Свиней. Нельзя отделаться от ощущения, что она была, в том числе, и эмоциональной реакцией на полет Юрия Гагарина, когда респектабельным господам на секунду показалось, что вот-вот и… Интересно, что Джеймс Дуглас о полете Гагарина не упоминает, как будто дело происходит на другой планете в далекой-далекой галактике.
• Август 1961 г. Второй Берлинский кризис. Строительство Берлинской стены или «Антифашистского вала» в зависимости от идеологической позиции читателя. Фиксация окончательного разделения сфер влияния в Европе. Надо быть очень наивным, чтобы не понимать, что в условиях замораживания противостояния в Европе энергия конфронтации пойдет куда-то еще. Вопрос в том – куда.
• Октябрь 1961 г. Размещение американских ракет в Турции. Возникновение крайне серьезного вектора уязвимости СССР, которую невозможно было компенсировать в рамках обычной для тогдашнего СССР военной политики. Трудно отделаться от мысли, что размещение 15 ракет Jupiter в районе г. Измир было, скорее, фактором политического давления на Москву, своего рода приглашением к превентивному удару для Кремля, полностью развязывавшему руки американским военным.
• Сентябрь 1961 г. Создание в Белграде Движения неприсоединения. Концепт в разных формах апробировался с Бандунгской конференции 1955 г., где Никите Хрущеву показали свои зубки и Иосип Броз Тито, и Гамаль Абдель Насер, и Джавахарлал Неру, но провозглашено оно было как раз тот в момент, когда Советский Союз начал обозначать свои глобальные амбиции.
• 30 октября 1961 г. Испытание термоядерной «царь-бомбы» в СССР мощностью 50 мегатонн. Советский ответ на нагнетание напряженности был асимметричным, но сказать, что он был эффективным, трудно.
• Июнь 1962 г. События в Новочеркасске. Трудно сказать, решился бы Хрущев на кубинскую авантюру или что-то подобное, случись события в Новочеркасске на год или полгода раньше, когда решение о проведении операции «Анадырь» еще не было окончательно принято. Или даже в мае, когда на Кубу с планом развертывания ракет полетел маршал Сергей Бирюзов. Скорее всего, решился бы. Советский лидер обладал удивительной способностью игнорировать факты, не вписывающиеся в его картину мира. Но против такого решения в Политбюро уже мог выступить не только Анастас Микоян, как это было в реальной истории.
• Начало октября 1962 г. Закрытое Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «О наведении порядка в расходовании государственных ресурсов хлеба». Полуофициальное признание начавшегося существенно раньше продовольственного кризиса в стране. Постановление было закрытым, но прокатилось по стране волной сопутствующих документов, начиная с постановления ВЦСПС и заканчивая инструкциями о торговле на местном уровне. О новациях в торговле хлебом, таким образом, узнала вся страна. С этого момента можно начинать отсчитывать эпоху стратегической зерновой зависимости СССР от Запада и существенно большей геополитической покладистости советских лидеров, нежели раньше.
• Октябрь 1962 г. Интересное, вероятно, все же случайное совпадение – арест в Москве американского шпиона Олега Пеньковского, роль которого в Карибском кризисе не ясна, но, похоже, намного значительнее, чем считается. А за арестом – начало крайне сложных процессов внутри советского руководства, закончившихся громкими отставками, в том числе и людей, имевших более чем прямое отношение к неизъяснимому, – генерала армии Ивана Серова и главного маршала артиллерии Сергея Варенцова. Вероятно, это был почти эндшпиль.
• Реальный эндшпиль наступил через два года – в октябре 1964 г., когда из политики ушла вторая главная фигура Карибского кризиса и всего политического пространства тогдашнего мира, Никита Хрущев. Вернее, Хрущева из политики вывели. Он, разумеется, ни к какому неизъяснимому не прикасался, но был частью того водоворота, вынесшего мир в новые времена. Неизъяснимое еще есть, еще теплится, еще не опущен занавес, но людей, готовых по-настоящему делать неизъяснимое текущей политической реальностью, уже нет.
Итак, очевидно, что стороны шли к Карибскому кризису постепенно, словно выбирая формат и место выяснения отношений, а главное, словно оценивая, насколько они созрели, чтобы прикоснуться к неизъяснимому, по словам Дугласа, а по-русски, если хотите, потаенному. Насколько близко они смогут подойти к той черте, за которой логика конфронтации начинает превалировать над здравым смыслом? Дуглас очень наглядно показывает, как американцы близко подошли к этой черте. Настолько близко, что пришлось отступить. Американцам начала 1960-х гг. было что терять по сравнению с советскими людьми. В СССР тон задавали люди, прошедшие Великую Отечественную войну и еще не забывшие Гражданскую. А то, что местом решительного боя оказалась Куба, было, скорее, результатом последовательных случайностей, а в какой-то мере и недоразумений. Но то, что столкновение США и СССР произошло на условно американской территории, – не случайность, а скорее закономерность.
В попытках автора представить последующие внешнеполитические действия Кеннеди, его борьбу за мир, как истинную причину его трагической гибели («третий залив Свиней», согласно мнению автора и словам самого американского президента) есть рациональное зерно. С Карибского кризиса и началось ядерное сдерживание, пока еще асимметричное, не паритет, хотя знай американский президент последствия своих действий, он попытался бы избежать такого исхода. Важно, что применение ядерного оружия, которое до Карибского кризиса было вполне мыслимым и вполне укладывалось в военную стратегию, стало после противостояния восприниматься иначе. Оставим в стороне фактически демонстрационное применение ядерного оружия против Японии (хотя в ядерном ударе по Нагасаки есть элемент военной рациональности). И даже многочисленные планы ядерного нападения на Советский Союз. Но посмотрите, как легко американские генералы и адмиралы обсуждают перспективы войны с Советским Союзом в ситуации, когда на Кубе размещены советские ракеты с ядерными боеголовками и есть немалый шанс, что хотя бы парочка бомбардировщиков Ил-28 с атомными бомбами прорвется к Майами. Легкость в мыслях необыкновенная: обсуждение идет в ключе престижа, и даже не США, а их собственного. Генералам обидно, что их давят и ставят в неудобное положение. И поэтому они готовы, как говорили в одном фильме раннепостсоветского времени, – «бахнуть». Да и сама доктрина массированного возмездия говорила, что ничего невозможного американская политическая элита, не говоря уже о генералах (один Дуглас Макартур с идеями времен Корейской войны чего стоит), в применении ядерного оружия не видела. Глядя на биографии главных американских военных, почти поголовно проявлявших во время Второй мировой войны личную храбрость, понимаешь: эти могли… Еще как могли.
