Важное свидетельство, обнаруживаемое в книге Джеймса Дугласа, еще и в том, что Кеннеди был обречен хотя бы потому, что предавать или, по крайней мере, закрывать глаза на предательство других, стала часть Семьи. Достаточно почитать те фрагменты книги, где говорится о поведении Макджорджа Банди в последний год жизни Кеннеди. А ведь братья Банди были не просто частью политической Семьи Кеннеди, а его ядром.
Попытку глубокого системного переформатирования американской политической системы на наших глазах предпринимает Дональд Трамп, ломая выстраивавшуюся почти три десятилетия систему подбора кадров Государственного департамента по идеологическим принципам. Что характерно, примерно под тем же самым лозунгом, что и Кеннеди: «Сделаем Америку вновь великой», очистив вашингтонское болото бюрократии. Предположение «Трамп – это Кеннеди сегодня» звучит, вероятно, кощунственно, особенно для поклонников Кеннеди, но рациональное зерно в таком сопоставлении, похоже, есть. Дональд Трамп тоже хочет быть настоящим американским президентом, не повязанным по рукам и ногам бюрократией и клановыми отношениями, не так ли? И Трамп, как и Семья Кеннеди, тоже пытается начать слом системы с Государственного департамента. И у него тоже почти ничего не получается. Как и в случае с Джоном Кеннеди, предавать начинают самые близкие люди.
Но если так, то стоит предположить, что на рубеже 1960-х гг. в Америке за фасадом размывающегося благополучия времен Эйзенхауэра происходила грандиозная и совсем не конспирологическая драка за то, кто будет руководить страной, назначать кандидатов в президенты и определять политический мейнстрим. Драка, усугубленная тяжелейшими социальными последствиями маккартизма, нанесшего колоссальную травму американской общественной морали, поселившего в американской элите плохо скрываемый страх.
И в эту внутриамериканскую драку очень кстати в октябре 1960 г. влез со своим знаменитым «ооновским ботинком» Никита Хрущев. Вряд ли влез сознательно, хотя как знать: биография Хрущева периода Гражданской войны мутна, а троцкистский след вокруг Освальда нет-нет да и проявится. Но влез, объективно сыграв против Джона Кеннеди и на сохранение власти у системы, противостоявшей молодому американскому лидеру. Тогда встает вопрос: насколько искренними были послания Хрущева или он просто не понимал, насколько остра внутриполитическая ситуация в США? Понимал ли Хрущев всю сложность создавшегося в мире положения? Едва ли. Достаточно прочитать в книге описание его диалога с Норманом Казинсом о соглашении о запрете ядерных испытаний в атмосфере, чтобы понять насколько двухходовыми были идеи Хрущева. Вспомним, что разговор происходил в момент, когда все в советском руководстве, не исключая даже и Хрущева, вероятно, жившего в некоем своем мире, осознали масштабы социального кризиса в стране, порожденного сельскохозяйственным новаторством.
Трудно избавиться и от ощущения, что американские спецслужбы умело подставляли своих партнеров-военных, чтобы окончательно лишить их права политического голоса. Военным давали возможность разговориться (чего стоит один только «невыключенный» микрофон в зале заседаний СНБ), чтобы натравить на них все группы американской олигархии, что и произошло после гибели Кеннеди. И больше – вплоть до демаршей генерала Нормана Шварцкопфа, командующего американскими войсками в операции «Буря в пустыне» в 1991 г., – ни один американский военный не позволял себе даже приоткрыть рот, обсуждая решения политической власти. Даже когда они были откровенно неумны, например, при попытке освобождения американских заложников в Иране в 1980 г. или когда американские войска были введены в центр пылающего Бейрута в 1982 г. только для того, чтобы потерять более 200 человек от атаки террористов.
За все пришлось платить. Кеннеди – в Далласе, а Хрущеву – меньше чем через год, на октябрьском Пленуме ЦК КПСС в 1964 г. Если бы Кеннеди дожил до падения своего партнера-оппонента, то, узнав из донесений посольства, что вменялось в вину советскому лидеру туземной номенклатурой, он удивился бы безмерно. А еще больше удивился бы, узнав, что руководителем Советского Союза, страны с идеологией, нацеленной на сокрушение мирового капитализма, наиболее ярким олицетворением которого были США 1960-х гг., избран – почти единогласно – человек, точно не способный устроить новый Карибский кризис и вряд ли считавший разрушение капитализма целью своей жизни. Изменило бы это знание ситуацию? Наверняка! Оно дало бы стимул США действовать более агрессивно, напористо. И почти наверняка пресловутая разрядка не состоялась бы.
Автор упоминает о любопытной фразе Аллена Даллеса о Кеннеди: «Этот маленький Кеннеди думает, что он бог». Даллес, один из самых крупных и последовательных злодеев XX в., неплохо разбирался в людях и вероятно знал, о чем говорил. Кеннеди и правда думал, что он способен поменять систему отношений в американских верхах, не вполне, вероятно, понимая, что те, другие, тоже считают себя если не богами, то как минимум титанами. Смысл, впрочем, не в этом. Джеймс Дуглас, похоже, не до конца понимает, что, когда он пишет о постоянной апелляции Кеннеди к божественному, это свидетельствует об искренней уверенности американского президента в то, что ему дано право быть «над». Над событиями, над людьми, над партнерами, над Конгрессом, над противниками. Карибский кризис оказался для него ушатом холодной воды не только потому, что «посмели русские», но и потому, что «посмели американцы» – военные, цэрэушники… «Бог» понял, что он почти один, если не считать брата и узкого круга советников, тоже его не понимающих, не принимающих, а порой и прямо саботирующих…
По большому счету, все или почти все к осени 1963 г. хотели, чтобы Кеннеди куда-нибудь исчез, не так ли? И это уже было настоящим неизъяснимым, прикоснувшись к которому Кеннеди начал свой путь в политическое бессмертие…
А потом «бог» умер. А Даллес – нет.
И еще долго неизъяснимое оставалось табуированным и для американских, и для советских политиков. Первым, кто решил выйти за рамки мыслимого в сферу неизъяснимого после Джона Кеннеди, оказался Рональд Рейган. Этот второсортный актер и очень средний политик с явными огрехами в образовании, но, как и Кеннеди, свято веривший в божественность миссии Америки, не побоялся прикоснуться к неизъяснимому, только под другим – прямо противоположным – углом и с другими целями. Вернее, не побоялись те, кто стоял за ним и чья молодость пришлась как раз на период советско-американского противостояния вокруг Кубы в 1961–1962 гг. Совпадение? Вряд ли. Эти люди, если и не прикасались к неизъяснимому, то как минимум были его свидетелями. Они на практике убедились, что так – можно. Вот почему стоит признать, что встряска, для которой Джон Кеннеди и был призван на пост президента США, удалась. Хотя ее цена…
Но это уже совсем другая история, еще ожидающая своего рассмотрения с альтернативных официальной истории позиций.
Дмитрий Евстафьев,
историк, политолог, профессор НИУ ВШЭ
