Немец определенно нуждался в чуде.
Впрочем, спросить у него самого, так ли это, не представлялось возможным. Никто из Сория не знал ни слова по-немецки.
Бенджамин оценил свою ответственность за судьбу немца, оценил степень серьезности, написанной на его лице, и рассудил, что раз уж немец проявил доброту по отношению к этому ребенку, то он, Бенджамин должен проявить доброту в ответ. Он сотворил чудо.
В тот же миг немец удивленно вскрикнул, положил ребенка на снег и превратился в детеныша большеухой лисицы. Бенджамин предвидел нечто подобное, однако он и представить себе не мог, что чудо распространится также и на принесенного немцем ребенка. Бенджамин полагал, что в таком малыше не может быть ни капли тьмы, однако ручки ребенка начали покрываться драконьей чешуей, и, увидев, что с ним происходит, малыш вышел из оцепенения и заплакал.
Что значит «вмешаться в чудо»? Доподлинно неизвестно, какие именно действия расцениваются как помощь жаждущим исцеления пилигримам. Например, нет ничего страшного в том, чтобы предоставить им кров над головой или наполнять их миски едой, как делали в Бичо Раро. Однако позволить пилигриму сыграть с вами в карты или помочь напрямую советом – это уже вмешательство. Поэтому Сория оставили попытки угадать, что можно, а что нельзя делать, решив, что лучше просто держаться на расстоянии.
Вот только Бенджамин не подумал обо всём этом и попытался утешить плачущего ребенка. По правде говоря, он вообще не осознал, что над ребенком совершилось чудо, потому что изначально собирался помочь только немцу. Он поддался естественному порыву, велению сердца, и поступил так, как поступило бы большинство людей на его месте: потянулся к плачущему малышу.
В считаные секунды на свет показалась тьма Бенджамина, тьма одного из Сория. Как уже говорилось выше, тьма человека из семьи Сория распространяется быстрее и действует ужаснее, нежели тьма обычного пилигрима. Не успел Бенджамин заговорить с ребенком, как с его уст слетел болезненный всхлип: его ноги вдруг вытянулись, как ноги неуклюжего жеребенка, пытающегося ступать по снегу. Он этого не видел, но его ноги начали превращаться в дерево. Лойола, не видя, что происходит, спросила у мужа, что это с ним. Поддернув штанины его заиндевевших от снега брюк, она увидела два серых сухих бревна – такие часто можно найти в песке, высохшие и безжизненные.
– О, Бенджамин, я всё равно буду тебя любить! – заверила она мужа, однако этой короткой фразы, этих слов утешения оказалось достаточно, чтобы тьма пала и на нее тоже. В отличие от Бенджамина Лойола начала деревенеть сверху вниз, и пока руки и грудь Бенджамина превращались в дерево, с ее головой, шеей и плечами происходило то же самое.
– ¡El niño!
[10] – закричал Жозе. Он имел в виду не покрытого драконьей чешуей ребенка, а, скорее, младенца, находившегося во чреве одеревеневшей Лойолы. Антония принялась выкрикивать имя Лойолы, но вой ветра заглушил ее крик, а тем временем Жозе схватил лопату и бросился к полностью одеревеневшей Лойоле, дабы вырубить из ее тела крошечное тельце Даниэля, пока его окончательно не запечатало в деревянной колоде. Едва острие лопаты коснулось деревянной фигуры Лойолы, ноги Жозе одеревенели из-за этого вмешательства. Он закричал на своих братьев, веля им уходить.
Франсиско, Майкл и Роза утащили Антонию обратно в дом и захлопнули за собой дверь.
Лисенок убежал, за ним последовал и обросший драконьей чешуей мальчик.
Только после того, как снаружи всё стихло, Антония, Франсиско, Майкл и Роза отважились снова выйти. Самопожертвование Жозе не пропало напрасно: Даниэль вывалился из разрубленного тела своей деревянной матери и теперь заходился плачем, лежа в снегу у ног своих деревянных отца и дяди. Он был простым младенцем из плоти и крови, начисто лишенным всяких признаков тьмы. Будучи беспомощным новорожденным, он никак не мог случайно вмешаться в чудо своих родителей и дяди, а кроме того, будучи невинным малюткой, не имел в себе никакой тьмы, которую могло бы потревожить подобное вмешательство.
Роза подняла Даниэля, лежавшего среди деревянных останков его родных. Антония прикоснулась к кускам расколотого деревянного тела Лойолы, чтобы высвободить из-под них ребенка.
Франсиско поднял лопату, выпавшую из рук Жозе, и прислонил ее к стене дома, где она и стояла изначально. Он не произнес ни слова.
Именно тогда Антония стала сердитой и с того дня постоянно пребывала в таком состоянии. С тех пор Франсиско год от года использовал обычные слова всё меньше и меньше. Майкл перестал стричься. Роза осталась Розой.
Антония рассказывала кузенам эту историю, пока они все шли к маленькому курятнику. Дверь сарайчика всегда была закрыта и никогда не открывалась, но теперь Антония ее отворила. Свет упал на пыльный деревянный пол.
Антония взмахом руки указала на то, что лежало внутри, и провозгласила:
– С тех пор они лежат здесь!
– Похоже на бревна, – сказал Хоакин.
– Именно! – ответила Антония.
– Но ведь Лойола была не из Сория, – заметила Беатрис. – Почему она не могла помочь Бенджамину?
– Если любишь человека из семьи Сория, его тьма становится твоей, – сказала Антония.
– Хм-м-м, – протянула Беатрис.
Несколько долгих мгновений они смотрели на куски серого дерева, сваленные грудой на полу сарая. Беатрис думала, что всё сложилось весьма удачно: хорошо, что до сих пор она ни разу не открывала эту дверь, а то ведь могла бы по незнанию сжечь своих родственников, разводя костер. Антония думала, что испытывает сейчас даже бо́льшую злость, чем в тот день, когда потеряла свою лучшую подругу. Хоакин думал, что Даниэль жив лишь благодаря решительным действиям самоотверженного и храброго Жозе…
И теперь на Даниэля обрушилась та же беда, что сгубила его родителей. Джудит думала о том, что до сего момента ей и в голову не приходило, какой опасности отныне подвергается Эдуардо, осмелившийся полюбить ее, одну из рода Сория. Франсиско думал о том, сколько времени они тогда потратили, решая, как назвать сына его погибшей сестры, извлеченного из ее одеревеневшего тела.
И все они размышляли о том, как выглядит тьма Даниэля.
– Если бы мы только смогли научить твоих собак приносить Даниэлю еду, – проговорила Беатрис.
– Так, чтобы его самого в результате не съели, – пробормотал Хоакин.
Антония сердито заворчала.
– Во всяком случае вопрос с торжеством в честь дня рождения решился сам собой, – произнес наконец Франсиско. – Я ни за что не стану праздновать, пока Даниэль к нам не вернется.
Глава 11
Пит работал.
Он взялся за работу, едва забросив свои сумки в комнату, которую отныне должен был делить с падре Химинесом, и трудился весь день без перерыва. Он работал ровно шесть часов, прерываясь лишь тогда, когда замечал на горизонте Беатрис Сория, пережидал, пока его сердце не успокоится, а опасность не минует, и вновь принимался за дело.
