Сальто быстренько сделал круг по сараю, ища кобыл, а не найдя, направился обратно к выходу. Когда конь пытался промчаться мимо Беатрис, та ухватила его за недоуздок, она сохранила невозмутимость, даже когда Сальто протащил ее по земле несколько футов.
– Никто не приглашал ни вас, ни вашего коня, – сказала Дарлин. Пока Дороти была жива, Дарлин ни за что не стала бы ни с кем разговаривать в таком тоне и не потерпела бы, чтобы кто-то наставлял оружие на гостей, пусть и таких поздних, но ее сердце превратилось в соль вместе с ее землей. Она обнаружила, что кровопролитие и страдания заглушают ее горе, и, хоть прежняя Дарлин заняла бы сторону молодых людей, нынешняя Дарлин раздумывала, как именно заставить их пожалеть о том, что они прервали петушиный бой.
– Разобраться с ними, Долли? – предложил один из стоявших у ринга мужчин, доставая револьвер. Это был Стэнли Данн, и его сердце превратилось в соль еще до рождения.
Он вскинул оружие.
В этой части Колорадо люди умирали и за меньшие проступки.
Вдруг снаружи раздался дикий гвалт, и внимание всех переключилось на него. Звук представлял собой настоящую какофонию: рев и визг, вой и скрежет. Никто в сарае, кроме Беатрис, не знал, что это за шум: десятки сов внезапно почуяли назревающее чудо. Уже одной только тьмы в душе Дарлин было бы достаточно, чтобы привлечь птиц, а присутствие Беатрис Сория рядом с таким мощным источником тьмы делало чудо почти неминуемым.
Впрочем, чуду не суждено было случиться. Во-первых, Беатрис не стала бы творить чудо без согласия человека. Во-вторых, запрещено совершать чудеса там, где могут пострадать другие люди, даже если пару минут назад эти самые люди стояли и забавы ради наблюдали, как два петуха убивают друг друга. В-третьих, Беатрис не хотела этого делать.
Воспользовавшись отвлекающим маневром, который невольно взяли на себя совы, Пит схватил Генерал Макартура за хвост. Петух принялся клеваться и пинаться, но Пит прижал птицу к груди и попятился к двери.
– Не стрелять! – закричала Дарлин. – Парень, ты об этом пожалеешь!
– Я уже жалею, – искренне ответил Пит. – Я ведь уже говорил. Мы просто хотим уйти.
Беатрис никакого сожаления не испытывала. Она не считала, что их проступок должен караться угрозой физического насилия. Видя, что никто и не думает опускать оружие, она локтем подтолкнула Пита к выходу и сказала, обращаясь к остальным:
– Мы уходим. Никому не стрелять, иначе мой друг свернет шею вашему петуху.
Вот так Пит и Беатрис вернули Сальто и взяли в заложники петуха. Сбежав с ранчо, они помчались обратно, причем теперь количество лошадиных сил, находившееся в их распоряжении, увеличилось: Беатрис скакала верхом на Сальто, вместо уздечки использовав прекрасный черный галстук Тони, Пит ехал следом за ней на машине, а рядом с ним на пассажирском сиденье угнездился петух.
Только убравшись подальше от «Ранчо Д. Д.», они слегка сбросили скорость. Пит поехал рядом с Сальто, за несколько часов конь восполнил многолетнюю нехватку бега, и теперь трусил куда как медленнее, чем пару часов назад. Забрезжил рассвет. Всю ночь Пит и Беатрис кого-то преследовали и от кого-то убегали; они почти обогнули Аламосу и теперь поехали через город, чтобы вернуться в Бичо Раро. Все животные, которые на некоторое время присоединялись к их погоне, уже спали, а все спавшие люди теперь просыпались.
Беатрис посмотрела на сидевшего за рулем Пита, он улыбнулся.
«Он улыбнулся» – это хорошая строка для любой истории. Беатрис обнаружила, что ей нравится, как он выглядит: крепкий и искренний, ответственный и прямой. За ночь его белая футболка стала еще грязнее, чем была вечером, а аккуратно причесанные волосы изрядно растрепались, однако даже после того как внешняя опрятность исчезла, оказалось, что под ней скрыта только доброта. Она улыбнулась.
«Она улыбнулась» – тоже отличная строка для любой истории. Пит обнаружил, что ему нравится, как выглядит Беатрис: молчаливая и замкнутая, собранная и умная. За ночь ее разделенные на прямой пробор волосы растрепались, а на щеке засохло немного петушиной крови, но несмотря на растрепанный вид, стало ясно, что внутри она осталась спокойной и невозмутимой.
– Я в жизни ничего не крал, – признался Пит.
– Ты не украл этого петуха, – ответила Беатрис. – Ты просто изменил его целевое назначение. А вот машину ты украл.
Пит уже начал влюбляться, хотя, если бы у него об этом спросили, принялся бы горячо отрицать сей факт. То же самое происходило с Беатрис, только она считала, будто не способна на такие чувства, и тоже стала бы всё отрицать. Оба сочли, что утро начинается просто замечательно.
– Мы так и не решили, как быть с грузовиком, – сказал Пит. Он увидел припаркованные в центре Аламосы грузовики и моментально вспомнил об обрушившемся на него затруднении.
Беатрис на мгновение задумалась, а потом сказала:
– Думаю, тебе стоит поехать с нами следующей ночью и посмотреть, что мы с ним делаем.
– Полагаю, так мы и поступим.
– Тогда поехали домой.
– Подожди, – спохватился Пит. – Мне нужно купить Тони радио.
Глава 17
Небыстрое это дело – создавать новые розы.
Когда стояла весна, первый сезон опыления, Франсиско начинал работать рано, с восходом солнца, чтобы успеть побольше сделать при свете. Он прохаживался среди цветов, выискивал бутоны, которые должны были сегодня раскрыться, а потом удалял все лепестки, кроме нижних пяти, чтобы потом можно было снова их найти. Потом осторожно отсоединял от каждого бутона тычинку и выбрасывал. Этим цветам предстояло стать будущими родителями семян, точнее, матерями. Именно им предстояло определить, будут ли новые розы кустовыми или вьющимися, с темными лепестками или со светлыми. К тому времени Франсиско уже успевал подготовить розы, которым суждено было стать отцами будущего поколения: срезал их за день или за два и оставлял сохнуть, чтобы можно было вытряхнуть из них пыльцу и поместить в белый бумажный конверт. Розы-отцы должны были объяснить будущим розам, какие цветы им надлежит породить, а также придать им аромат, форму и цвет.
Затем, в царившем в оранжерее молчании, Франсиско осторожно манипулировал маленькой кисточкой и наносил пыльцу на рыльца роз-матерей. На изобретенном Беатрис языке он записывал на отдельном ярлыке название розы-отца и прикреплял к розе-матери. А потом ждал.
Розам требовалось несколько месяцев, чтобы сформировать плоды, полные семян, а потом эти семена нужно было охладить и хранить в темноте почти три месяца. Те из них, что не поддались влиянию плесени или унынию, Франсиско аккуратно сажал в горшки, на которых были записаны имена их родителей. Затем появлялись листочки: вначале один, потом два, три, и Франсиско тщательно оберегал их от болезней и вредителей, которые могли пробраться в оранжерею. Наконец, шесть недель спустя каждая хрупкая роза рождала свой первый, робкий цветок.
