– Мне не грустно.
– Я понимаю, – повторил Пит. Ему не хотелось раздражать Беатрис, поэтому он торопливо продолжал: – Вот что я думаю. Мне кажется, тебе стоит рассказать Хоакину всё, что ты сейчас сообщила мне.
– А если я ошибаюсь? Тогда я напрасно его обнадежу.
Пит был не мастак красиво говорить, но с тех пор как на рассвете Антония устроила ему нагоняй, не переставая обдумывал небольшую речь и теперь выдал результат своих долгих раздумий.
– Ну, я так понимаю, у вас возникла проблема с пилигримами, верно? Здесь у вас происходит много всякого, о чем не принято говорить. Тут многие закрывают двери и глаза, просто на всякий случай. Возможно, если вам нужны перемены, то стоит начать с себя. Скажи Хоакину о том, что надумала. Вполне возможно, он и сам уже дошел до подобных соображений. Здесь ведь все думают о Даниэле, правда?
Беатрис долго молчала, взвешивая слова Пита. В этой тишине она ощутила покалывание приближающегося чуда, но не смогла определить, чье оно: принадлежит ли оно Сория или это будущее чудо вызвано судьбоносной радиостанцией, спрятанной в грузовике.
– Думаю, – проговорила она наконец, – думаю, ты, возможно, прав.
С этими словами Беатрис вышла из домика, причем вышла уже немного другим человеком.
Впоследствии, после окончания строительства этого домика, Беатрис суждено было еще раз выйти из него другим человеком, но Пит этого еще не знал. Беатрис жестом велела Хоакину оторваться от балки, а когда тот послушался и подошел к кузине, тихо поделилась с ним своими надеждами, которые возлагала на радиостанцию. Хоакин выпил третью бутылку воды из своих запасов, подумал и одним махом осушил четвертую. Он выпил бы и пятую бутылку, но ее у него не было.
Наконец он пробормотал:
– Кажется, сегодня мне нужно написать очень хорошую программу.
Пит сказал:
– Я знаю, кто может тебе в этом помочь.
Глава 23
У Франсиско сложилось двойственное впечатление о петухе Дарлин. С одной стороны, он возненавидел эту птицу, а с другой, полюбил. Франсиско привык работать в одиночестве, и очень удивился, обнаружив, что компания петуха ему нравится. Простое присутствие другого живого существа, которое бесцельно слоняется вокруг и живет своей жизнью, действовало на Франсиско на удивление умиротворяюще. Впрочем, так было лишь когда петух пребывал в хорошем настроении. У петуха тоже сложилось двойственное отношение к сложившейся ситуации, насколько это вообще возможно в отношении петуха с тяжелым боевым прошлым. В юности петух не был бойцовым, ему пришлось стать таким, проникшись горечью своей хозяйки, и теперь петух разрывался между своей мирной натурой и приобретенной жаждой крови. Какое-то время петух наслаждался полузабытой тишиной, радуя Франсиско, но потом в оранжерее изменилось освещение, и окна превратились в зеркала. Петух принялся яростно бросаться на собственное отражение, причем бился о стекла так сильно, что того и гляди мог их разбить. Стекла испачкались кровью, но это была его собственная кровь.
В первый день Франсиско чего только не перепробовал: звал петуха, бросался в него карандашами, не обращал на птицу внимания.
В конце концов, Франсиско предпочитал не участвовать в войнах, в том числе и петушиных, однако в итоге решил, что не может спокойно сидеть и наблюдать, как петух до крови бьется о стекло. Он чувствовал, что это жестоко по отношению к птице, вдобавок потом придется ухлопать кучу времени, отмывая кровь. Поэтому, когда свет на закате изменился, а нижние стекла превратились в зеркала и петух принялся кидаться на свое отражение, Франсиско поднялся со стула, натянул длинные перчатки, которые надевал для защиты от острых шипов роз, и подошел к петуху. Тот так увлекся, пытаясь убить отражение, что не заметил человека.
Франсиско ухватил птицу поперек тела, прижал петушиные крылья к бокам и просто стал держать петуха перед стеклом. Пришлось тому смотреть на другую нахальную птицу, не имея возможности на нее напасть. Петух попытался было вырваться из крепкой хватки Франсиско, и несколько минут Франсиско боялся, что птица навредит сама себе. Петух дергал головой и царапал воздух когтями. Крылья бились под ладонями Франсиско, точно в руках у него происходило миниатюрное землетрясение.
Наконец птица успокоилась, тяжело дыша, и поглядела на свое отражение. Петух в зеркале ответил полным ненависти взглядом. Франсиско вздохнул и сел, скрестив ноги, чтобы удерживаемый им петух и дальше смотрел на свое отражение. Он старался сидеть неподвижно, в надежде, что петух почувствует его безмятежность и проникнется ею – или хотя бы не придет в ярость. Минуты перетекали в часы, но в конечном счете петух понял, что образ в стекле – это он сам, и перестал злиться.
Тело птицы обмякло, в глазах появилось понимание. Злость оставила его тело.
Франсиско выпустил птицу, но петух просто плюхнулся на землю и продолжал смотреть на свое отражение. Дарлин такое поведение не обрадовало бы, но Франсиско остался доволен. С тех пор петух никогда больше не дрался.
А вот Франсиско поймал себя на том, что страшно тревожится. Сидя с петухом на руках, он, не переставая, вспоминал о том времени, когда Даниэль был маленьким. Мужчины в те времена обычно не участвовали в уходе за детьми, но Франсиско проводил львиную долю времени, успокаивая Даниэля после ночных кошмаров, потому что для Розы, Антонии, Майкла и бабушки эта задача оказалась не по силам. Никто не знал, что снится малютке Даниэлю – возможно, его мучили воспоминания о том, как его острой лопатой вырубали из одеревеневшего тела матери, – но примерно каждую десятую ночь он просыпался, объятый неописуемым ужасом. В таких случаях Франсиско держал ребенка на руках, ничего не говоря, просто медленно, размеренно дышал, столько, сколько нужно было. Пять минут, пять часов. Однажды, когда у Даниэля резались зубы, Франсиско не спускал его с рук пять дней. Постепенно спокойствие Франсиско передавалось Даниэлю, и его дыхание выравнивалось, становилось таким же размеренным и глубоким, как у Франсиско. В конце концов малыш спокойно задремывал.
Удерживая петуха, Франсиско вспоминал все ночи, проведенные с младенцем на руках, и к тому времени как Генерал Макартур окончательно успокоился, Франсиско понял, что больше не может мириться с мыслью о том, что Даниэль где-то в пустыне, совсем один. Он больше не мог думать ни о чем другом. Оставив задумчивого петуха на полу, Франсиско под покровом ночи побежал в то место, которое больше всех прочих построек Бичо Раро дышало Даниэлем: в Раку.
Войдя в Раку, он увидел там Антонию. Жена стояла на коленях перед скульптурой Пресвятой Девы и Ее сов, а все свечи в Раке горели. Антонию тоже переполнял страх за несчастного Даниэля, она никак не могла перестать думать о нем, даже создание бумажных роз не помогало ей отвлечься. Франсиско молча упал на колени рядом с ней, в углубление, протертое коленями Даниэля: на этом месте святой молился много лет.
Франсиско ничего не сказал, душевные страдания сделали его еще молчаливее обычного. Антония тоже ничего не сказала, душевные страдания рассердили ее еще больше обычного. И муж, и жена, охваченные глубоким отчаянием, думали о молодом человеке, занимавшем эту Раку всего несколько дней назад.
