«Есть ли во мне тьма?»
Она вспомнила сидевших на краю радиотелескопа сов, глядевших на нее с надеждой, и поняла, что тьма в ней есть.
В ее душе назрело чудо.
Сова с женским лицом камнем упала с вышины, не в силах противиться чудесному притяжению, но вовсе не эту птицу хотела подманить Беатрис. Девушка позволила поднимающемуся из нее чуду увеличиться до ужасающих размеров. Чудо было так велико, что его почуяли все совы в Бичо Раро и за его пределами. Беатрис слышала их далекие крики – птицы, хлопая крыльями, спешили сюда, в надежде застать чудо, пока то не закончилось.
Чудо так разрослось, что, в конце концов, сова с лицом Даниэля не удержалась и медленно, бочком-бочком запрыгала к Беатрис, как та и рассчитывала. Сова уже не стремилась убежать, ей хотелось одного: оказаться как можно ближе к уже готовому совершиться чуду.
Беатрис выпустила чудо.
И сразу же почувствовала, как над ней всколыхнулась тьма. Если над вами никогда не творили чудо, вы ни за что не сможете представить, каково это – ощутить, как материализуется ваша доселе невидимая тьма. Это всё равно как сделать шаг и обнаружить под ногой пустоту. На мгновение вас накрывает головокружение, ваше тело становится невесомым, словно у вас вообще его нет, но в следующий миг вы понимаете, что тело вернется к вам в ту самую секунду, когда вы ударитесь о землю. Это не страх, но нечто, зачастую внушающее людям ужас.
Зрение Беатрис начало слабеть. Она слепла, как до нее Даниэль.
В ее душе всколыхнулись сомнения.
Сомнение – это не истина, а всего лишь убеждение. Беатрис оттолкнула от себя страх и вернулась к фактам: ей нужно поймать сову с лицом Даниэля прежде, чем чудо окончательно ее ослепит.
По обеим сторонам от нее словно сдвигались две тяжелые, плотные занавеси, но Беатрис сумела схватить сову. В конечном итоге в руках у нее оказалась не настоящая птица, под ее пальцами трепетали лишь страх и тьма, которые кажутся бесконечными лишь до тех пор, пока не сжать их в кулаке. Беатрис вырвала из тьмы лицо Даниэля и высосала из тьмы его дыхание. Она увидела, как его глаза появились на ее собственных руках, прямо как паучьи глаза-татуировки на костяшках пальцев Даниэля, и поняла, что отобрала у совы зрение Даниэля, просто прикоснувшись к ней. С мордочки птицы пропали лицо и уши Даниэля, и Беатрис поняла, что забрала их тоже. Сова кивнула ей, и девушка поняла: птица с самого начала хотела, чтобы девушка нашла решение этой загадки.
Беатрис не могла поблагодарить сову за этот урок, потому что во рту у нее всё еще находилось дыхание Даниэля – ни в коем случае нельзя его потерять. Так что она просто кивнула в ответ.
В тот же миг сова издала завывающий звук – так гуляет по пустыне ветер, – и пропала.
Кружившая в вышине лечуза с женским лицом спикировала вниз, мазнув девушку крыльями по лицу, и Беатрис еще успела заметить, как на мордочке совы появились ее, Беатрис, глаза.
А потом всё погрузилось во тьму.
Времени оставалось в обрез. Теперь, когда тьма Даниэля исчезла, его дыхание оставалось лишь во рту Беатрис, а там оно совершенно бесполезно. Вслепую продвигаясь в кромешной темноте, девушка нашла шнурок, привязанный к руке кузена, а потом нащупала лицо Даниэля. Она быстро наклонилась и выдохнула его дыхание в ноздри Даниэля, чтобы он не умер, потом коснулась костяшками пальцев его глаз и ушей.
Если она опоздала, то просто-напросто не переживет этого.
Беатрис всегда жила, руководствуясь здравым смыслом, поэтому никогда не стремилась получить недостижимое. До сих пор для счастья ей было достаточно просто хороших идей, подчас не имевших конкретной формы, что делало их на редкость удобными. Идеи не могут умереть.
А вот кузены могут.
Беатрис отчаянно хотела, чтобы Даниэль жил, и страстная горячность этого желания поразила ее до глубины души: она еще никогда не испытывала таких сильных чувств. Она не могла поверить, что сказала Питу Уайатту, будто является бесчувственной; как вообще кто-то мог сказать ей такое? Если страха за судьбу Даниэля оказалось недостаточно, чтобы убедить Беатрис в наличии у нее чувств, то отчаянное желание видеть кузена живым убедило ее с лихвой.
Даниэль сделал судорожный вдох.
На мгновение Беатрис вздохнула с облегчением, а потом принялась быстро развязывать шнурок на запястье Даниэля. Кузен исцелился от своей тьмы, а она – нет. То есть существует вероятность вмешательства в ее второе чудо. Да, благодаря Даниэлю она теперь знает, что в чудеса можно вмешиваться, и всё же он сейчас не в том состоянии, чтобы ей помогать.
– Дай ему воды, – обратилась Беатрис к Марисите, хоть и понятия не имела, далеко та или близко. – Не приближайся ко мне!
– Что мне делать? – крикнула Марисита.
– Не разговаривай со мной!
Вытянув вперед руки, Беатрис зашагала прочь. Высоко над ней хлопала крыльями лечуза. Больше не осталось чудес, способных приманить ее поближе. К тому же Беатрис полагала, что ее тьму нужно победить как-то по-другому, ведь происходящее с ней – урок, а не страшное наказание. Она спросила себя, чему успела научиться и что ей еще нужно постичь, потом воспарила мыслями вверх, вне своего тела, в темную бездну, раскинувшуюся у нее перед глазами, и представила, что смотрит оттуда на пилигримов.
С высоты она попыталась определить, как именно пилигримы справились со своей тьмой. Она размышляла о том, как общая тьма семьи Сория не позволяла им помогать другим, потому что они слишком боялись потерять самих себя, боялись беспристрастно заглянуть в глаза своим страхам, боялись признать, что копившуюся в них тьму тоже нужно искоренить. И чем дольше они отказывались бороться с собой, тем больше пилигримов следовало их примеру, опуская руки до тех пор, пока не случилось самое страшное: мужья и жены стали отдаляться друг от друга, а родные начали ссориться между собой, и всё становилось всё хуже и хуже.
Однако загадка, которую должна была решить Беатрис, состояла не в этом, ибо Беатрис нарушила запрет в тот миг, когда предложила Марисите дать интервью. Следовательно, ее тьма заключается в чем-то другом. И сейчас Беатрис впервые осознала, как трудно быть пилигримом – к этому же пониманию пришел Даниэль двумя днями ранее, – осознала, что каждый начинающий святой должен через это пройти. Порой очень легко определить, что собой представляет тьма, если смотришь на нее со стороны, но если ты заглядываешь в собственную душу, то свою тьму зачастую трудно увидеть «во всей красе».
Копаться в себе можно бесконечно.
Что-то коснулось вытянутых рук Беатрис. Девушка отпрянула, но ощущение касания не исчезло, и она сообразила, что кто-то держит ее за руки. Она попыталась вырваться, но ее держали крепко.
– Беатрис, – сказал Пит.
– Ты же ушел, – пробормотала она.
– Ушел.
Во всяком случае, Пит попытался уйти: добрел до шоссе и убедил какого-то дальнобойщика подбросить его до Оклахомы. Однако подумав о том, что придется покинуть пустыню, Пит понял, что не переживет разлуки. Сегодня ночью ему уже один раз разбили сердце, и он опасался, что не переживет второго удара. Вообще-то, когда его сердце разбилось, от смерти его спасла только любовь. Любовь умеет закупоривать отверстия в сердце, даже если сама пробивает новые. Но Пит знал, что вся любовь мира не спасет его от гибели, если он покинет пустыню сразу после расставания с Беатрис, поэтому попросил дальнобойщика остановить машину и вышел. Пустыню так тронул его поступок, что она вызвала ветер, поднявший в воздух песок с пылью, и этот любовный бриз подхватил Пита и понес над зарослями кустарника и заборами, через русло пересохшей речушки, так что временами парень летел кувырком – и так до тех пор, пока он не примчался прямо к Беатрис.
