Первый вывод заключается в том, что, как показывает профессор Краузе, в римском обществе не существует так называемого преступного мира. То есть не существует фигуры «профессионального» преступника, в духе Аль-Капоне или столичной «банды Мальяна». А если и встречается (разбойники), то скорее как исключение из правила.
Кражи зачастую совершаются из сиюминутной необходимости, — скажем, ремесленник или мелкий торговец не упускает удобного случая, «берет, что плохо лежит», чаще всего будучи стеснен в средствах, а затем возвращается к своей обычной деятельности. Либо преступниками становятся «на время» по какой-то особой причине (скажем, раб, которому приказано совершить нечто противозаконное).
В Риме не существует организованных банд или криминальных группировок, подобно мафии, ндрангете, каморре, восточным бандам, китайским и т. д. И в этом — первое существенное отличие от нашего общества: римские преступники, как правило, действуют единолично или прибегая к помощи друга или родственника. Наши же преступники действуют, создавая криминальную сеть: банды, семьи, приемы в члены и т. д.
Второй вывод: в римскую эпоху, несмотря на то что в обществе практикуется гораздо больше физического насилия (избиения рабов, членов семьи, стычки…), в ходу, как мы говорили, гораздо меньше оружия, чем сейчас.
Третий вывод следует из анализа числа обращающихся в суд:
— римлянин не склонен к самоуправству с применением насилия;
— есть доверие к правосудию. Хотя оно не «равно для всех», поскольку дает преимущество высшим классам общества и защищает их, простые люди все-таки идут в суд, не занимаясь самосудом.
Кто хотел получить немедленное возмещение за понесенный урон, обращался в органы правосудия.
В Средние века и эпоху Ренессанса человек, чья честь была задета, вынимал шпагу, римлянин же отправлялся в суд.
Также факты говорят о том, что в повседневной жизни римское общество было более спокойным, чем о нем думают, и уж точно на порядок спокойнее, чем в последующие эпохи.
Это противоречит образу, создаваемому многочисленными романами и голливудскими фильмами, которые представляют римское общество циничным, насквозь пронизанным насилием и интригами, где по малейшему поводу идут в ход кинжалы. Что и говорить, это было время, непохожее на наше, может быть, даже другая планета, где рабство, педофилия и смертная казнь были частью повседневности. Но оно парадоксальным образом было и более цивилизованным, мирным и демократичным, чем эпоха за́мков, прекрасных дам, рыцарей и куртуазной любви, периода, в отношении которого часто используется весьма красноречивое выражение: плащ и шпага…
Эфес
Мрамор империи
Личная война центуриона
Центурион заходит в харчевню, чтобы подкрепиться. В помещении масса народу, в основном это мужчины. При появлении вооруженного человека многие из посетителей оборачиваются. На самом деле в городе с раздражением относятся ко всем этим военным, расхаживающим по улицам после возвращения Траяна из Месопотамии. Однако это вопрос времени, население вскоре сменит привычки.
Центурион усаживается в сторонке за небольшой свободный стол и заказывает лепешку, оливки и маленьких рыбок в маринаде. Он ест в одиночестве, но максимально растягивает удовольствие от трапезы. Отхлебнув вина, он прикрывает глаза, задумываясь о своем заключении в далеком городе Месопотамии. О том, что он бы не оказался здесь, не приключись череда особенных событий: населенный пункт захватили римские войска и местным подразделениям пришлось врассыпную бежать к крепостным стенам, чтобы подготовиться к атаке. Надзиратель убежал со всеми, на ходу нахлобучивая шлем, и в спешке забыл на столе ключи. Совсем близко от окошка-глазка камеры… Не потребовалось особых усилий, чтобы разломать доску, служившую лежаком. А выудить ключи через окошечко оказалось и вовсе плевым делом. Дверь была открыта, выпущены остальные заключенные. Все сбежали по лестнице, убивая солдат неприятеля и захватывая их оружие. Центурион вновь переживает тот миг, когда он распахнул дверь в комнату вражеского главнокомандующего, застав того облачающимся в латы с помощью своих адъютантов. Вновь ощущает кипучую силу, наполнившую тогда все его существо. Он превратился в разъяренного зверя. Клинок разил тела с молниеносной быстротой, и в итоге, вонзив острие в бок командующего, тучного чернобородого мужчины с лысой, постоянно мокрой от пота головой, он почувствовал себя отомщенным за все те побои, что вынужден был сносить в тюрьме. Бокал вина застывает в воздухе. Перед глазами воина проплывают кадры пережитых моментов: вот он, задыхаясь, несется к воротам города, в то время как бой уже завязался, — открывает их, видит в проеме возбужденное, искаженное яростью лицо первого из вошедших римских солдат… Кто-то ненавязчивым движением опускает его руку. Это официантка. Взгляд ее мягок, но непреклонен… Нужно заплатить и освободить стол. Другие посетители заведения ждут своей очереди. Центурион еще некоторое время находится во власти своих снов наяву, дыхание прерывисто, он часто моргает. Затем достает монету, встает и, изобразив на лице неловкое подобие улыбки, выходит из харчевни. Он чувствует, как напряжены мышцы ног. Все его тело продолжает бороться. Эти спазмы накатывают неожиданно: так называемый посттравматический стресс. Кто знает, сколько таких же, как он, легионеров, вернувшись после Месопотамской кампании, вынуждены сталкиваться с подобными проблемами, которые знакомы солдатам войны во Вьетнаме или Ираке. Нам этого никогда не узнать. Естественно, легионерам помогает боевая сплоченность, братский настрой, объединяющий их и позволяющий каждому разрядиться в разговорах с остальными. В общем, происходит некое подобие групповой терапии…
Монета тем временем оказывается в руках у девушки, которая относит ее хозяину, в кассу. Там ей суждено пролежать всего несколько минут, пока новые посетители закусывают за столом, где только что сидел центурион. После оплаты в качестве сдачи им выдается как раз наш сестерций.
Смерть императора
Сестерций берет мужчина приятной наружности: волосы с проседью, притягательная улыбка, складки в уголках рта. Это торговец мрамором по имени Алексис. Вместе с ним — компаньон, кудрявый и худощавый. Они в последний раз обедают здесь, в Антиохии. Корабль уже готов к отплытию. Все складывается отлично: начиная от вещих снов, Божественных предзнаменований и жертв… С небес получено «разрешение» на отъезд.
Через пару часов оба уже стоят на палубе большого торгового судна, которое на всех парусах постепенно удаляется от берега. Мужчины снимают праздничные одежды. На борту они не нужны, только испортятся. Освобождаются и от обуви — это калиги (caligae). Когда они остаются босиком, мы замечаем любопытную деталь: на ступнях словно прочерчены коричневатые полоски. Об этой особенности обычно не пишут в исторических книгах. Тонкие кожаные тесемки, обвивающие ступни римлян, способствуют образованию своеобразного полосатого загара.
В отношении всех этих кожаных ленточек и шнурков невольно рождается вопрос: а удобно ли было римлянам надевать и снимать такие сандалии? Удобно. Надев такую обувь и затянув ремешки, можно спокойно отправляться в путь, а когда понадобится снять — достаточно просто расслабить наверху шнуровку, чтобы высвободить ногу, как происходит с современными ботинками. Римские сандалии, по сути, представляют собой те же кожаные ботинки, но со множеством «прорезей».
