Услышав страх в ее голосе, он сказал, что согласен, конечно согласен. Но поспешил добавить, что до подобного не дойдет. Регистратор обязан смягчиться.
На следующее утро невыносимая улыбка Сефа снова возникла в проеме люка, и он повторил предыдущий вердикт. Эдит будет изгнана. Она никогда не сможет вернуться. Сеф, старательно избегая любого упоминания о клеймении или телесных повреждениях, называл процесс, которому собирались подвергнуть Эдит, «остракизмом». По его словам, это была чуть ли не самая благоприятная вещь в мире, и он заверил, что больше ничего нельзя сделать. Альтернативы и апелляции исчерпаны.
Сенлин, который переваривал случившееся всю ночь, подготовил сердитую отповедь.
– Вы что, утратили последние остатки совести? – спросил он. – Не прикрывайтесь долгом и начальством. Ведите себя по-человечески! Не притворяйтесь, будто жестокость оправданна только потому, что за ней стоят деспотичная политика и жестокий бюрократизм. Не нужна апелляция, чтобы подтвердить известный факт. Нельзя калечить человека за то, что он не разжег огонь в камине. Ваша собственная совесть кричит, запертая в вашей же реберной клетке: «Отпустите ее!» – В его голосе звучал незнакомый доселе пыл, и в конце тирады он обнаружил, что дрожит от ярости.
Сеф помахал платочком перед лицом, словно прогоняя мошку:
– Ну-ну. Прекрасная речь.
Странный ответ ошеломил Сенлина. Клерк говорил искренне, пусть и с оттенком скуки.
– Спасибо.
– Но в конечном счете, это не вопрос совести, честное слово; это вопрос стабильности, – сказал Сеф педантичным тоном и, не давая Сенлину возразить, продолжил: – Если закон податлив, мистер Сенлин, он гнется и подстраивается под человека – и тогда человек начинает упорствовать в своих пороках. Закон существует для того, чтобы придавать форму человеческим идеалам. Если подумать, разве милосердие не служит нечестивым за счет закона?
Сенлин был готов протянуть руку через люк и задушить самодовольного клерка, который гладил завитые усики, но тут вмешалась Эдит и оттащила его от двери.
– Я согласна, – сказала она. – Покончим с этим.
– Нет! – вскричал Сенлин, отталкивая ее от окошка. – Почему ты сдаешься?
– Потому что они могут держать нас здесь вечно, а я не могу тут оставаться. Хочешь вот так умереть? Я не хочу. Я хочу умереть в далеком будущем, обрабатывая поле на собственной ферме, стоя ногами на земле. А ты… тебе надо найти камин и встать рядом. – Последнее она произнесла с грустной, но решительной улыбкой.
Второй довод Сенлин проглотил. Как бы ни была ненавистна мысль о том, чтобы поддаться несправедливости, он не мог спорить с Эдит. Он обещал оказать моральную поддержку. Пора выполнять обязательства.
– На самом деле процесс остракизма довольно гуманный, – сказал Сеф так, словно они делали из мухи слона. – На кого-то даже снисходит откровение.
Сенлин стиснул зубы, сдерживая упрек.
Когда они приняли вердикт, их снова пустили в коридор. Спины болели, ноги подгибались. Они потянулись и стали разминаться, чтобы кровь снова зациркулировала в ногах. Сенлин почувствовал себя так, словно выполз на берег из бурного моря. Во второй раз за прошедшие сутки он ощутил недоверчивую благодарность выжившего.
Сеф повел их в больничную палату, через которую они прошли накануне. Помещение патрулировали около десяти служителей в белых костюмах. Они медленно и бдительно шествовали через сеть загороженных ширмами кроватей. У каждого на бедре, под полой пиджака, висел пистолет. Сенлин подумал, что если они попытаются сбежать, то далеко не уйдут.
Пустые кровати, мимо которых они шли, предстали теперь в более зловещем свете. Всхлипы и стоны, которые в вымощенной плиткой комнате безжалостно усиливались, звучали отовсюду. И Сенлин внезапно понял. Это никакой не госпиталь. Сюда не приходили, чтобы исцелиться. Здесь несчастных изгнанников клеймили или вырывали им глаза. Здесь пойманных в ловушку туристов подвергали «остракизму». Перед ними – белая изразцовая камера пыток.
Через зазор между занавесками, отгораживающими одну ячейку, Сенлин увидел такое жуткое зрелище, что для него на миг остановилось время. Человека удерживали на койке в сидячем положении два прислужника. Его голову скрывал медный цилиндр с клапаном, которые Сенлин видел, когда впервые прошел через палату. Клапан торчал в центре невидимого лица, словно абсурдный нос. Медсестра склонилась над ним и крутила клапан резкими, напряженными рывками. По ногам и рукам человека пробегали судороги, испытывая силу двух прислужников, которые его удерживали. Несмотря на очевидные мучения, из-под герметичного шлема не вырывалось ни звука. Его пытали. Но медсестры, похоже, не чувствовали ни малейших угрызений совести по этому поводу.
Варварское устройство служит для удаления глаза. Сенлина едва не стошнило от отвращения.
На пустой, плотно застеленной койке, возле которой остановился Сеф, лежало хлопковое больничное платье. На изогнутой штанге над койкой висела длинная занавеска. Сеф велел Эдит подготовиться к скорому визиту медсестры. Сенлина он позвал за собой, опять болтая о красивых павлинах, которые повсюду гнездятся в Купальнях. Но Сенлин остался возле занавески, когда Эдит ее задернула. Он видел, как движется по ту сторону тень.
– Я подожду вместе с ней, – сказал Сенлин.
– В этом нет никакой необходимости. Она будет…
– Я подожду, – повторил Сенлин тверже.
Сеф выглядел искренне озадаченным. Он, казалось, собирался возразить, но потом передумал. Демонстративно пожав плечами, помощник администратора отошел на несколько шагов и принялся что-то строчить в стенографическом блокноте.
Подошла невысокая зрелая женщина в сестринском переднике и шапочке оттенка «кардинал», толкая перед собой белую эмалированную тележку. На тележке громыхал крышкой железный котелок. Из отверстия в крышке торчала длинная рукоять клейма.
Не обращая внимания на Сенлина, медсестра заглянула за занавеску, а потом отдернула ее. Эдит лежала под простыней в белом платье, которое ей выдали. Разорванный и испачканный костюм она сложила в изножье кровати. За миг до этого у Сенлина кипела кровь, но, увидев ее в белой постели, он необъяснимым образом успокоился. Конечно, все это не могло быть реальным.
Медсестра щебетала о том, какая Эдит красивая и как ей идет наряд, одновременно беря ее за правую руку и выпрямляя ладонью вверх на кровати. Эдит протянула свободную руку к Сенлину. Он опустился на колени у изголовья кровати, взял подругу за руку. Медсестра предложила ей свернутую ткань, чтобы сжать между зубами, сказав, что это поможет справиться с болью, но Эдит дернула подбородком и ничего не ответила.
Медсестра открыла котелок, воспользовавшись толстой кожаной рукавицей. Посреди красных углей светилось круглое клеймо, большое, как мужские карманные часы. От этого зрелища желудок Сенлина свернулся в тугой узел.
Он снова посмотрел на Эдит, а она пристально глядела на него. Ее темные волосы рассыпались по подушке; ее загорелая веснушчатая кожа поверх ключиц блестела от пота.
