Каждый посетитель опустился лицом в стоящий перед ним тазик, словно желая исцелить простуду. Каждому на затылок накинули белую льняную салфетку, закрывая лицо.
Сенлин повернулся и увидел перед собой белую миску. Вода была настолько чистой и безупречной, что он бы не заметил ее, не постучи женщина по краю белым конвертом, размером не больше чайного пакетика. Она разорвала его, перевернула, и наружу высыпался белый песок. Когда он ударился о воду, пар поднялся вдоль рубашки Сенлина и коснулся его длинного носа. Он вдохнул. Женщина помогла ему наклониться над миской. Белый занавес отгородил его от мира. И потом…
Он стоял в корзине воздушного шара высоко над засушливой и плотной Вавилонской долиной и любовался потрясающим рассветом.
Над головой блестели длинные секции аэростата, похожего на очищенный апельсин. Пальцы ныли от инея, покрывающего плетеное ограждение тонкой коркой. Пол гондолы чуть сморщился, когда Сенлин отвернулся от спокойного восхода солнца и взглянул на подобную горе колонну башни. Он с трудом разглядел тень воздушного шара, скользящую по зданию, как клещ по валуну.
Он чуть высунулся наружу и увидел густые тучи, окутавшие самые высокие кольца башни. Его охватило внезапное желание прорваться сквозь эти тучи и узреть спрятанное от обитателей земли и самых бедных туристов. Наверное, там что-то великолепное и священное, некий престол философов и инженеров.
Он принялся лихорадочно поднимать мешки с песком, лежащие у ног, и кидать их за борт, потом сражался с узлами балластных мешков, болтающихся снаружи, и в конце концов избавился от последней унции веса. Края газовой оболочки изменили форму, когда воздушный шар поднялся и перешел в новое течение. Сенлин понятия не имел, как быстро взлетает, пока облака не сомкнулись вокруг него, молочно-белые и плотные, как катаракта, и башня не исчезла из вида.
Облака раздувались и текли вокруг, словно толпа призраков. Он все плыл и плыл, затерявшись в ватном тумане, среди призрачных тел уродливо округлых. На краю его поля зрения возникали лица, а потом искажались и исчезали, стоило ему к ним приглядеться. Сенлину начало казаться, что корзина, в которой он едет, всего лишь раковина или кожа, которую нужно сбросить. Он не летел – он возносился. Он становился призраком.
Чувствуя, как нарастает безумие, точно паника на смертном одре, он приготовился вскарабкаться по канатам. Другого пути нет. Он уничтожит воздушный шар. Сенлин поискал что-нибудь острое, желая разрезать шелковую оболочку, не сомневаясь, что лучше упасть и разбиться, чем подняться еще выше в облачную бездну.
Но тут гондола вырвалась из слоя облаков, и он перестал метаться. Появилось солнце, и огромная чаша лазурного неба, и башня тоже была рядом, но это была не та башня, которую он знал.
Она походила на огромную сожженную спичку: почерневшую, все еще тлеющую и скручивающуюся в хрупкий, неустойчивый обломок на далекой вершине. Самые настоящие руины. Внутри разбитых стен он видел зазубренные обломки разваленных зданий, парапеты и контрфорсы разрушенных портов, разорванные флаги и аэростаты кораблей, сожженные трупы, похожие на черные скульптуры, распростершиеся под воронками стервятников, которых насчитывались тысячи. Щебень сыпался с верхних уровней, как песок в песочных часах – башня рассыпалась и разрушалась.
Вздрогнув, Сенлин понял, что его несет на развалины.
Инстинктивно он шагнул назад и наткнулся на что-то более высокое и твердое, чем он сам. Он обернулся и увидел Марию, дорогую, милую Марию, которая склонилась над ним, и ее щеки были красны, как яблоки. Сначала показалось совершенно естественным, что это – она, но потом он засомневался, потому как она удвоилась в размере. Или, возможно, он уменьшился.
Он попытался обнять жену, но его руки оказались бесполезны, словно пустые рукава. Он беспомощно размахивал ими, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Охрипнув от дыма, который поднимался из разрушенной башни, он мог лишь принять ее, когда она наклонилась и взяла его на руки, как дитя. Его голова опустилась к ее груди. От нее пахло кузницей, но это странным образом успокаивало.
Он некоторое время подпрыгивал у нее на руках, а потом она снова наклонилась и поставила его на ноги. Позади нее улетал его шар; Сенлин не помнил, как выбрался из корзины. Посмотрев вниз, он обнаружил, что стоит на обуглившемся каменном выступе. Над ним склонялся черный пик башни, замерев во время обрушения. Мария положила неестественно большие руки на его щеки. Он сказал хриплым, каркающим голосом:
– Я люблю тебя.
Мария убрала одну руку, другую все еще прижимая к его щеке, и выражение ее лица было бесстрастным, как у сфинкса, а потом она ударила его по лицу так, что он увидел звезды.
Небо, воздушный шар и сгоревшая спичка-башня исчезли, и Сенлин обнаружил, что стоит под сернистым маяком уличного фонаря возле белой часовни. Там, где мгновение назад находилась Мария, теперь высилась амазонка. Она схватила его за шею, а другую руку отвела так далеко, что Сенлин сперва не понял – она что, потягивается? Пошевелив челюстью, он приготовился что-то сказать в свою защиту, и тут ее рука снова опустилась, широкая, как весло, и от удара по лицу он завертелся на месте.
Он увидел свое отражение с разинутым ртом в окне кареты, которая стояла рядом. Невзирая на дезориентацию от слабеющих галлюцинаций и пощечин амазонки, он все-таки поразился, узрев себя. Он выглядел как рыба, как белый карп-кои, который таращится из-под поверхности пруда, выкатив глаза на бесцветной морде. Он выглядел безумцем.
Карета была роскошная, обшитая черными лакированными панелями и украшенная позолоченной лепниной. Как и все фургоны в Новом Вавилоне, это транспортное средство было безлошадным и слегка подрагивало, даже стоя на месте. Рукава Сенлина резко натянулись под мышками – его схватили за шиворот. Дверь кареты отворилась, и отражение сменилось не таким уж незнакомым лицом.
Сенлину понадобилось еще мгновение, чтобы узнать смуглого херувима, который ухмылялся ему с обитой красным бархатом скамьи.
– Ну привет, Том, – сказал Финн Голл. – Все-таки не умер. Какой приятный сюрприз.
Глава четвертая
Порт Голла не был частью изначального облика башни. Его вырыли спустя эпохи после ее возведения, и в результате выглядит он весьма неприглядно. На протяжении веков череда амбициозных людей его переименовывала, но по сути он упрямо не становился ни лучше, ни благороднее того, чем был на самом деле – берлогой контрабандистов.
Т. Сенлин. Башня для всех, муки для одного
По контрасту с угольным и сернистым запахом города, фургон внутри благоухал камфорным и апельсиновым маслом. Это была роскошная маленькая хижина. Между высокими бархатными диванчиками красного цвета покачивалась каплевидная лампа, словно амулет гипнотизера. Хрустальные графины позвякивали в шкафчике, выложенном изысканными пробковыми буферами. Шторки на окнах покрывал миниатюрный узор пейсли. Фургон тихонько покачивался, как гамак, и Сенлин вспомнил о недавнем путешествии на поезде, – вспомнил чувство защищенности и незаметной скорости, ощущение роскоши, прикрывающей грубую механическую силу. Только сейчас он не знал, куда едет локомотив и когда остановится.
