– С чего мне начать? – крикнул он Голлу, который приложил ладонь ребром к уху и потряс большой головой, притворяясь, будто не слышит.
У Сенлина волосы встали дыбом. Он уже жалел о своем решении.
Голл сделал круговое движение пальцем, и машина укатила прочь.
Сенлин повернулся разинув рот, следя за роскошным экипажем, который с грохотом ехал обратно к туннелю, ведущему в Новый Вавилон, и на миг задумался, не побежать ли следом. Он чувствовал себя таким одиноким и опустошенным, словно потерпел кораблекрушение. Он был не готов обнаружить позади себя, совсем близко, загорелого молодого человека и от удивления подскочил так, что немедленно смутился. Молодой человек, мускулистый, но ниже Сенлина, конфуза не заметил. Он носил коричневую кожаную повязку на глазу и смотрел на Сенлина оставшимся глазом, ярким, как золотая монета. Это был Адам Борей.
Перед Сенлином стоял тот самый молодой грабитель, который ускорил его встречу с неотвратимым роком.
Сенлин часто призывал в воображении образ Адама, когда ему хотелось выругать кого-то за свои несчастья. В тех горьких мечтах он приговаривал Адама ко всяким абсурдным наказаниям. Ссылал в колонию прокаженных или на вулканический атолл; заставлял драить башню сверху донизу; принуждал запоминать и читать наизусть словарь, прыгая через скакалку.
Жестокие фантазии, когда-то такие забавные, всплыли в памяти сейчас, на станции взвешивания, где Сенлин торчал словно изваяние, и ему сделалось стыдно. Адам изрядно пострадал за недели, что минули после их встречи. Широкие плечи ссутулились, великолепные темные волосы выглядели спутанными, а медная кожа стала зеленоватой. Под повязкой виднелся старый синяк; на переносице заживала рана. Хотя он был еще молод, вид у него был как у крестьянина, который добрых полвека обрабатывал жалкое каменистое поле. Он выглядел сломленным и, похоже, готовился к новому избиению.
Напряжение внезапно показалось Сенлину абсурдным. Этот постаревший мальчик ему не враг. Кроме того, он был полон решимости доказать, что Финн Голл не прав. Отчаяние не делало дружбу невозможной, и узы доверия отнюдь не слабы.
Сенлин стоически улыбнулся и протянул Адаму обожженную, покрытую пузырями руку:
– Похоже, мы будем жить под одним каблуком, мистер Борей.
Лицо юноши прояснилось, словно луч солнца пробился сквозь тучи.
– Зовите меня Адам, – сказал он, пожимая чувствительную ладонь Сенлина.
– Адам, зови меня Том. Рад видеть дружеское лицо.
Лицо Адама снова помрачнело, а хватка ослабла.
– У тебя нет друзей.
Сенлин рассмеялся, испугав Адама.
– Все мои друзья так говорят.
Глава пятая
Престарелый и любимый учитель однажды сказал мне, что дневник – это единственное предприятие, за которое человек может взяться с уверенностью, что однажды его закончит.
Т. Сенлин. Башня для всех, муки для одного
7 сентября
Я отвечаю за то, чтобы все работало.
Список «всего, что должно работать» включает небесный порт, где небрежность затмевается лишь некомпетентностью; станцию взвешивания с древней лебедкой и ржавыми весами сомнительной калибровки; а также складской двор, где в скоропортящемся импортном товаре процветают червяки, а ящики с портвейном исчезают загадочно, но регулярно. По поводу каждой мелочи приходится торговаться, чтобы продать ее с прибылью, а записи о покупках, запасах, жалованье и убытках надо вести строго и копировать для великого и ужасного «Восьмичасового отчета», который ежедневно относит Голлу амазонка Ирен вместе с деньгами и копиями грузовых манифестов. Работники одинаково угрюмы и безразличны к моему руководству и трезвыми бывают так редко, что мне еще предстоит научиться отличать негодных от мертвецки пьяных, слабоумных от нетрезвых. Я капитан порта лишь номинально. Я даже не знаю, с чего начать.
Это место не похоже на Купальни или Цоколь. В Будуаре нет ни главного секретаря, ни комиссара, ни лорда. Новым Вавилоном управляют портовые власти, сутенеры и владельцы фабрик. Власть имущие всегда хотят еще больше власти. И среди них нет ни одной достойной уважения и чуткой души.
Склад располагается посредине туннеля, словно непереваренная жертва в желудке змеи. Главная постройка – двухэтажный дом из разномастных досок и камня, в котором есть скромная спальня с гниющими гамаками для работников, столовая, где даже рыбу чистить нельзя, и кухня, покрытая слоями плесени и жира, словно лаком. На втором этаже располагается моя контора и две квартиры – наши с Адамом. Моя контора оснащена фантастическим столом, который раньше был носом корабля. Он выглядел бы еще фантастичнее, не погреби его под собой груды непостижимых гроссбухов и невыполненных расписаний. Все покрыто карандашной стружкой, пылью и мертвыми мотыльками. Я с трудом могу сидеть в своем кабинете, не крича. Я вычищу его, как только найду тряпку, которая не будет еще грязнее его.
Моя квартира пахнет пещерой, где поколения сыроделов выращивали круги сыра. Из предметов обстановки в ней имеется конструкция из палок и щепок, очертаниями слегка напоминающая стол, два стула, бюро и кровать. Шатающаяся половица возле кровати чувствительна, как волчий капкан. Я уже два раза наступил на нее, и нога моя угодила в зубастую пасть. Полость под нею достаточно большая, чтобы там поместился этот дневник, и, поскольку кажется благоразумным держать личные размышления в секрете, я решил хранить эти записи под нею, вместе с огьеровским «ключом тюремщика». По крайней мере, от ссадин на голенях будет хоть какой-то толк.
Огьеровский портрет Марии я поставил на тумбочку. За прошедшие два часа я поворачивал его лицом к стене и обратно каждые пятнадцать минут… На обе стороны картины одинаково мучительно смотреть.
Знать бы, с чего начать!
12 сентября
Я начал с выбора примера.
Я спросил Адама, кто, по его мнению, несет наибольшую ответственность за исчезновение ящиков с алкоголем. Он быстро сообщил имя: Томмо Каррик – главный стивидор, третий в команде после меня и Адама, тот самый, кто поприветствовал меня в порту, чуть не задушив и приласкав портрет моей жены. Я понимаю, что «портрет» – неточный термин, но содрогаюсь, называя это «этюдом с обнаженной», даже в приватной обстановке, ведь речь о моей жене.
Ирен часто выполняет то или иное поручение, так что я привлек ее к делу. Она не высказала возражений против моего плана, хотя, справедливости ради, она вообще невыразительна, как лопата. Я не притворяюсь, что мне комфортно рядом с ней; моя рука все еще перевязана, и голова болит от нашего недавнего знакомства. Но Голл приказал ей помогать во всех разумных начинаниях, направленных на то, чтобы восстановить порядок в порту, и не убивать меня, если это не окажется абсолютно необходимо. Я об этом знаю, потому что она сама мне поведала.
