Адам учит меня основам устройства парового двигателя. Так как тягачи ломаются с завидным постоянством, нам приходится либо их чинить, либо таскать грузы вручную, так что учиться разумно. По правде говоря, мне нравятся эти уроки, во время которых мы забираемся во внутренности какого-нибудь двигателя, потому что это, по крайней мере, освобождает меня от необходимости сидеть за столом, где я все чаще чувствую себя скованным цепями. Кроме того, работа с двигателями породила теорию о башне, которую я хотел бы развить… если у меня снова появятся силы для научных размышлений.
29 сентября
Ах, ночные летучки! Каждый вечер я забираюсь на основание грузоподъемного крана во дворе, включаю директорский рык и оповещаю всех о наших успехах и новых заданиях. Эти собрания, столь ненавистные работникам, лишь недавно получили кое-какое оправдание в их глазах. Как-то вечером неделю назад наш повар, Луи Моук, попросил меня прочитать написанное на клочке бумаги. Это была долговая расписка, по поводу которой у него возникли подозрения, но, будучи неграмотным, он не мог утолить любопытство. Я, разумеется, прочитал ее без проблем, хоть это весьма развлекло мужчин. Следующим вечером подошел другой, тоже с документом, требующим расшифровки. И с той поры каждый вечер меня осаждает с полдюжины работников со стишками, письмами и листовками.
Хотя я и ожидал, что эти люди пожелают сохранить свои дела в тайне, никого не беспокоит публичность. Как раз наоборот: люди не расходятся, желая услышать, какие новости мира им прочитают. В общем, новости довольно банальные и порой нечестивые. Но я отношусь ко всему этому как к литературе и поэтому умудряюсь не дергаться, даже когда меня заставляют читать похабную рекламу борделя или безыскусные любовные записки, которые иногда получают мужчины.
Сегодня вечером я чуть не рассмеялся, увидев, как краснеет молодой Адам Борей на таком чтении. Старый Луи Моук пришел с особенно вычурным плакатом «Паровой трубы», голловского логова беззакония, где, помимо списка вульгарностей, имелось и изображение красивой молодой женщины с непокорной копной вьющихся черных волос. Она сидела на трапеции, одетая в трико. Я прочитал написанное на плакате: «Приходите, приходите поглядеть на летающую девушку! Удивительная Волета! Грудь плоска, спина сильна, влетит ли в мешок с тобою она?»
[3]
Грубовато, конечно, и все же я удивился, когда обычно суровый Адам залился яркой краской, а потом исчез на весь оставшийся вечер.
30 сентября
Я бесчувственный дурак. Имя девушки на листовке показалось лишь смутно знакомым, но я все равно должен был его вспомнить. Волета была той, кому Адам адресовал записку, которую оставил в Бюро находок в мрачной тени башни. Волета, восходящая звезда «Паровой трубы», – его сестра.
Что за чувство заставило его соврать, будто она потерялась? Стыд? Отрицание? Суеверие? Ох, в вопросе содержится ответ. Честность так часто настраивает на поражение. Мы не говорим о нашем прошлом. Это привело бы к отчаянию. Мы говорим про порт, про людей, про чай, который плесневеет в ящиках во дворе. Мы друзья, но мне еще предстоит спросить, как и почему он сюда попал, как потерял глаз, как вышло, что его сестра выступает в шоу Финна Голла. Какие ужасные вопросы я ему задам. Какие ужасные ответы он от меня скрывает.
5 октября
Каждый день Ирен приходит ко мне в контору, чтобы забрать великий и ужасный «Восьмичасовой отчет» для Голла. Я сам не видел Голла с тех пор, как он меня нанял, и не знаю, где он скрывается в Новом Вавилоне. Может, он вообще живет на корабле в облаке.
Каждое утро, без пропусков, Ирен пугает меня до полусмерти, врываясь в кабинет со всей вежливостью голодной медведицы. Она гениально застает меня врасплох, всегда появляясь в разную минуту разного часа, приближаясь бесшумно. Дверь мягко поворачивается на петлях, стучит по книжной полке, и в комнату вбегает вышеупомянутая зверюга.
Сегодня утром я так подпрыгнул от испуга, что опрокинул чернильницу и в открытом гроссбухе разлилось черное озеро. Вытирая беспорядок ныне испорченным носовым платком, я сказал Ирен самой взять конверт, в котором содержался «Восьмичасовой отчет». Он лежал на краю стола среди нескольких других, четко обозначенный: «Порт Голла, показатели торговли за четвертое октября».
Она мгновенно разозлилась (лютое зрелище) и потребовала, чтобы я ей его вручил. Я сидел там с пальцами, по второй сустав испачканными в чернилах, и с досады отклонил ее просьбу.
Только позже я понял, что она не смогла прочитать надпись на конверте. Это не должно было стать неожиданностью, и, не будь я так ошарашен ранним часом и приливом чернил, ползущим по столу, я бы никогда не сделал такой ошибки. Что меня удивило, так это ее стыдливый гнев в связи с разоблачением. Работники склада не стесняются того, что их почту читает другой человек. Но Ирен… расстроилась. И быстро напомнила мне, почему я не должен ее расстраивать.
Она разок стукнула по моему черепу, словно по двери, и повторила просьбу. Я достаточно вдохновился, чтобы ее выполнить.
Интересно, заинтересовался ли Голл, почему его обычную почту этим утром украсили черные отпечатки пальцев?
8 октября
Корабль, маленький и ужасный, почти динги
[4], привязанная к меху из козлиной шкуры, прибыл сегодня с грузом белого крома. Груз взволновал рабочих, которые то и дело бросали на него недоверчивые взгляды. Их к нему тянуло, как дождевых червей тянет на поверхность после ливня. Они называют наркотик «крошкой». Слишком опасно оставлять его во дворе. Он исчезнет или вызовет бунт – скорее всего, и то и другое. Так что он теперь в моей комнате. Десять фунтов белого крома покоятся на комоде, в квадратном ящике из сосновых досок.
В тот первый день в Новом Вавилоне меня загнали в здание, которое я принял за миссию, – и там я впал в крошковый транс. В видении мне явилась башня, похожая на сгоревшую спичку, но еще я увидел то, что оказалось лучше воображения художника, лучше воспоминания или беспокойного сновидения. Он вернул мне Марию такой осязаемой, словно мы никогда не расставались. Хоть было и странно видеть ее гигантской, в корзине воздушного шара, я всем сердцем верил, что это она. Она действительно была там.
Я видел докеров, которые слишком часто погружались в убедительные крошковые грезы. У них мягкие улыбки, как у сонных детей. Они сами не понимают, до чего у них жалкий вид. И иногда я им завидую. Мария – в ящике на моем комоде. Не во плоти и крови, но в возможности обмануть память и разум. Она там, и я могу пойти вслед за ней.
Я должен разыскать Адама и спросить, не хочет ли он сыграть в карты.
15 октября
Прошло девяносто три дня с тех пор, как Мария у меня на глазах исчезла посреди рынка нижнего белья, и сорок дней с тех пор, как я пожал руку Голлу. Ожог зажил и похож теперь на пятно свечного воска, приставшего к ладони. Странно на него смотреть, странно думать, что эта отметина останется со мной навсегда. Когда я думаю о шрамах, которые заполучили мои друзья – о злонамеренном клеймении Эдит, об изрезанной бритвой коже на голове Тарру и о вырванном глазе Адама, – я чувствую себя счастливым.
